Мысли о жизни. Письма о добром. Статьи, заметки

Я помню, как на первом курсе я искал семинарий В. Н. Перетца по всем аудиториям, не нашел, а когда узнал, что семинарий собирается на дому, не нашел – кто бы меня туда мог рекомендовать. В конце концов я пошел на занятия члена-корреспондента Дмитрия Ивановича Абрамовича и этим был очень доволен.

Варвара Павловна взяла все самое лучшее от старой системы и все лучшее от новой. Вернее, она приняла новую систему аспирантуры – с ее планами, сроками, отчетами, экзаменами, но вложила в эту программу свою человечность, заботливость, глубоко личное отношение к ученикам и требовала от аспирантов верности, преданности науке, честности.

Важны следующие черты в преподавательской деятельности Варвары Павловны.

Она интересовалась не только выполнением плановой аспирантской работы, но всеми работами, которые вел аспирант, – его лекциями или уроками, его популярными статьями, различными другими заработками.

Она следила за тем, что может быть названо «вкусом» в работе аспиранта и даже в его одежде, за его общественными убеждениями, его отношением к изучаемому им предмету и т. д. Она была не только «руководителем» аспиранта, но в широком смысле и его воспитателем.

Однажды, узнав, что ее аспирант пишет работу на «заезженную», истрепанную, но выгодную тему, она отвернулась в сторону и сказала при всех: «Какая пошлость!» – о теме. Охота заниматься «заработками» на таких темах у аспиранта была отбита раз и навсегда.

Когда в одном вопросе другой ее ученик переметнулся на другую точку зрения, чтобы стать популярным, – она не простила ему до конца жизни.

В научной работе Варвара Павловна любила не эффектность выводов, а основательность, эрудированность, т. е. красоту доказательств. Она стремилась внушать это и своим ученикам. Предпочтение обоснованности выводов их эффектности отличает настоящего ученого от легкомысленного. Варвара Павловна очень это умела различать в научных работниках и никогда не прощала легкомысленности в научных работах, погони за дешевым успехом.

Науку она ставила очень высоко. И это ее собственное отношение к науке больше всего помогало ей быть подлинным организатором науки. В своем руководстве молодыми учеными она соединяла «оба полы сего времени» – лучшее из прошлого и огромные перспективы настоящего.

Она стремилась установить мост между прошлым и будущим, не растерять лучшее в традициях прошлого, соединить в своем лице две формации ученых и передать прошлое в заботливые руки будущего.

Николай Николаевич Воронин

Мы учились с Николаем Николаевичем Ворониным на факультете общественных наук Ленинградского университета одновременно – в 1923–1928 гг., но на разных отделениях: я на этнолого-лингвистическом, а он на общественно-педагогическом. Мы не были знакомы. Познакомились много лет спустя.

В конце тридцатых годов началась работа над «Историей культуры Древней Руси». Возглавлял эту работу фактически один Николай Николаевич в Институте археологии Академии наук. Не помню, как этот институт точно назывался: придумывали тогда названия довольно вычурные.

Однажды в Отделе древнерусской литературы Пушкинского Дома я заметил разговаривающего с Варварой Павловной Адриановой-Перетц крупного и красивого человека в шубе с бобровым воротником (не могу вспомнить, почему он был в шубе в помещении. Может быть, испортилось отопление?). Оказалось, что он пришел предложить Варваре Павловне написать главу о русской литературе домонгольского периода для первого тома. Варвара Павловна отказалась и предложила меня. Уговорила Николая Николаевича, а меня и не надо было уговаривать. Предложение было для меня большой честью. У меня и работ еще не было, и не был я известен никому.

Трудился над этой главой я с большим усердием. Отделывал стиль: понимал, что эта глава поможет мне занять положение в науке.

Я читал свою главу в Отделе древнерусской литературы, а потом на заседании, посвященном «Истории культуры Древней Руси» в Институте археологии. Встречена моя глава была очень хорошо. Принята была без поправок. И меня стали приглашать на заседания отдела, в котором работал Н. Н. Воронин. А когда весной 1942 г. меня стали высылать из Ленинграда вместе с семьей (из блокированного Ленинграда!), мне дали в дорогу справку, что я работаю в Институте археологии – на всякий случай. Н. Н. Воронин ушел тогда добровольцем в армию, подорвался на мине около Стрельны, лишился нескольких пальцев на ноге и был вывезен вместе с другими ранеными в Москву.