Мысли сермяжного фаталиста

Павлов Иван. Отчества он у меня не заслужил. Никто в мире не убил столько собак, для изучения рефлексов. Не будет ему покоя никогда. Не смоет он собачьего горя никакими регалиями.

А китайцы вообще любят, есть собачатину. Как это, возможно, мне этого не понять. Мне этого не дано.

Собачий Бог во сне передал мне «Вы можете нас предавать, вы можете давить нас машинами, вы можете нас травить, но мы вас все равно будем любить. Вы этого не поймете вы же люди. Вы не поймете, но мы все равно вас любим».

Сейчас, через эти строки, я прошу прощения у собачьего Бога, за то, что иногда мы люди вмешиваемся, туда, куда мы не имеем права вмешиваться. Он ведь знает, что большинство из нас очень сильно любят своих братьев меньших. Да, только меньшинство с неопределимым упрямством искренне считает, что он венец эволюции и все должны починяться его прихоти и его замыслам.

Р./С. Барби еще очень была не согласна с выходными днями, когда мы имели свое законное право на плющение своей хари в подушке до упора, она искренне считала что ее должны выводить в абсолютно то же время что и в рабочие дни. Протест выражался решительно и находил себя в таких действиях как поскуливание, царапанье по двери, битье лапой по туловищу спящего человека, и не дай Бог, что бы четвероногий друг увидел открытые глаза. Если четвероногий друг усек открытые глаза, то весь этот концерт принимал оборот с утроенной силой. Во время прогулок она иногда убегала, я очень редко брал её на поводок и тогда добрую половину прогулки я должен был её разыскивать, выкрикивая изо всех сил её имя, и твердым командным голосом требовал, что бы она подошла ко мне. Ей были по барабану мои команды. Она рвалась порезвиться на траве, порыть ямы и побегать с другими собаками. Лишать её этого удовольствия я все-таки не решался. Присутствовало, какое то маленькое неуловимое чувство вины, что из-за нашего домоседства ей приходилось валяться целыми днями на диване.

Р. Р./С. В давние времена, пришла собака к судье, и обратилось к нему с жалобой на одного человека. «Вот я обратилась к нему за остатками пищи по всем нашим собачьим правилам, а меня за это обругали и ударили палкой». Судья удивился, что собака умеет говорить и что есть какие то правила попросить еду. «Расскажи мне об этих правилах» – попросил он. Пес сообщил «Когда мы просим еду, мы не должны находиться на территории частной собственности. Я, поставил передние ноги на воображаемую линию его входных ворот, а задние лапы у меня были на общественных мостках. Моя спина прогибалась, и хвост был поджат и тихонечко вилял, но на меня вылили ушат помоев, больно ударили и оскорбляли. Почему и за что ко мне такое отношение»? Судья подумал и согласился с лохматыми доводами. Он вызвал в суд обидчика. Тот человек подтвердил, что все дело так и обстояло. Тогда судья спросил у собаки «Что ты хочешь в наказание для этого человека?». Собака ответила – «Я, прошу вас сделать его богатым». Судья удивился, какое же этого наказание сделать человека богатым, вроде бы надо наоборот. «Нет» – поправил его истец – «Когда он будет богатым, все черты его характера многократно усилятся, его чванливость и жадность возрастет, он будет смотреть уже на всех людей свысока, а его душа не подготовлена, она и так загрязнена и не справится с этим неслыханным богатством. Он в следующей жизни будет собакой, да такой, что бы ее все унижали и оскорбляли, для очищения его души. Я знаю, то, что я говорю, я сама была в прошлой жизни, была неслыханным богачом, который всех презирал, потому что они были нищие.

ЭПИЛОГ.

На рубль работы, на два похвальбы.

/Русская народная поговорка/

Я был важен и горд от написания собственного опуса. Я раздал книгу некоторым своим знакомым, для проведения теста, и ждал восхитительных отзывов. Однако дело дошло до того, что некоторые мои друзья читатели стали предъявлять мне свои претензии. «Типа, коряво написано, слишком сжата информация – надо бы расписать это дело, иногда ниче не понятно, да и вообще далеко от истины» – некоторые отзывы от неблагодарных моих знакомых. Один суслик вообще обозвал мое произведение лабудой. Он со своей верой в пессимизм, долго ныл и приводил какие то факты, о ненужности книги, и о невозможности ее опубликования.

«Обнаглели донельзя и до крайности», думал я, и честно говоря, не переживал. Мне казалось, что они неправы. Критическое отношение к своей собственной книге и к своим собственным мыслям я не признавал. Было ясно и четко сформулировано внутренне убеждение «они порят чушь».