Мысли широко

Я не проучился в пятом классе и двух недель, а все одноклассники уже считали меня самым глупым и часто надо мной насмехались. Скоро и я стал чувствовать себя так, словно правда был самым глупым в классе. Моя мама часто говорила мне: «Ты умница, Бенни. Ты сможешь достичь всего, чего захочешь», но я ей не верил. Ведь никто во всей школе не счи-тал меня умницей. Теперь, внимательно просматривая мой та-бель, мама спросила: — Что это тут за оценка по чтению? По ее тону мне стало ясно, что я попал в переплет. Хотя мне было неловко, я не подавал виду. Мама и раньше знала, что я не очень-то успеваю по математике, но она понятия не имела, что по всем остальным предметам мои успехи были такими же жалкими. Пока она медленно читала табель, слово за словом, я поспешил в свою комнату и начал укладываться спать. Через несколько минут мама вошла в детскую. — Бенджамин, — сказала она, — это твои оценки? Она держала пресловутый табель прямо передо мной, как будто раньше я его не видел. — Ну, да… но это ничего не значит. — Нет, неправда, Бенни, это много значит. — Просто табель. — Это больше, чем просто табель. Я понял, что влип, и приготовился слушать. Но мне было не так уж интересно. Я очень не любил школу и не видел причины, почему мне следовало ее полюбить. Раз уж я самый тупой в классе, чего ожидать? Ребята смеялись и подшучивали надо мной каждый день. — Образование для тебя — единственная возможность спас-тись от бедности, — сказала мама. — Это единственная возможность продвинуться и стать успешным в жизни. Ты это понимаешь? — Да, мама, — промямлил я. — Если ты и дальше будешь получать такие оценки, ты про-ведешь остаток жизни в подворотне или, в лучшем случае, станешь мести полы на каком-нибудь заводе. Не такой жизни я для тебя хочу. И не такой жизни тебе желает Бог. Я повесил голову, мне по-настоящему стало стыдно. Мама воспитывала меня и моего старшего брата Куртиса одна. С тре-мя классами образования, она знала цену тому, чего у нее не было. Изо дня в день она внушала нам, что мы должны очень стараться и хорошо заниматься в школе. — Вы просто не используете все свои возможности, — говорила она. — У меня два необыкновенно умных мальчика, и я знаю, что они могут учиться гораздо лучше. Я делал все возможное, по крайней мере когда только при-шел в начальную школу Хиггинс. Как я мог успевать лучше, если не понимал ничего, что происходило в классе? В Бостоне мы посещали приходскую школу, но я не многому научился: преподаватель, казалось, больше интересовался разговорами с коллегой-учительницей, чем нашим обучением. Возможно, он не один был виноват. Может быть, мое эмоциональное состояние сделало меня неспособным полноценно усваивать материал. Мы с мамой и Куртисом приехали в Бостон, потому что родители развелись, и мы не могли больше оставаться в Детройте. Мне было тогда восемь лет. Я любил и мать, и отца, и их развод стал для меня настоящей трагедией. Многие месяцы я тешил себя надеждой, что родители помирятся, что папа бу-дет приходить домой, как раньше, и мы снова будем прежней семьей. Но он так никогда больше и не пришел. В Бостоне мы два года жили с тетей Джин и дядей Уильямом Авери в многоквартирном доме, пока мать не накопила денег, чтобы вернуться в Детройт. Мама продолжала трясти передо мной табелем, сидя на краю моей кровати. — Тебе придется поднапрячься. Ты должен начать пользоваться вот этим прекрасным мозгом, который Бог тебе дал, Бенни. Ты это понимаешь? — Да, мама.