Мысли широко

придет домой. Никогда уже я не буду радостно бежать по ули-це, встречая его с работы. Никогда не буду сидеть рядом с ним в машине и путешествовать по улицам Детройта. Я снова испытал свое детское одиночество, одиночество мальчишки без отца. Потом я спросил себя, что почувствовали бы мои мальчики, если бы им кто-то сказал, что их папа больше не придет домой, не сможет поиграть, погулять или почитать с ними? Я представлял себя на месте Роба и не мог отделаться от это-го. Хотя никто из сотрудников не знал, что творится у меня внутри, коллеги оказались достаточно чуткими, чтобы понять, как сильно меня затронуло это дело. Они всячески старались поддержать меня. В тот день я справился с делами довольно быстро. Я хотел вернуться домой засветло. Мне было просто необходимо уйти из клиники и разобраться в собственных чувствах. Когда я шел к парковке, меня угнетала мысль о том, какой потерей бу-дет смерть Роба для этих трех маленьких детей. Я сел за руль и направился домой, едва обращая внимание на дорогу: «Господь, может быть, у Тебя есть еще одно чудо для этого случая? Бедные дети! И Долорес. Боже, о Боже, пожалуйста, сделай что-нибудь!» Выехав из Балтимора, я смотрел на чудесный пейзаж и вспоминал, как всего лишь месяц назад Роб и Долорес были радостно взволнованы и строили планы. Они как раз купили красивый участок земли, и когда Робу поставили зловещий диагноз, у них все было готово к началу строительства собственного дома. Теперь все рухнуло. Я продолжал свой путь, думая, что не могу себе представить, как эти дети будут брести по жизни без отца. А как же Долорес? Неужели ей придется, как моей матери, сражаться за кусок хлеба на нескольких работах одновременно? Неужели ее дети постоянно будут видеть усталое и изможденное лицо матери, когда она будет возвращаться домой поздно ночью? «Пожалуйста, пожалуйста, Боже, не дай случиться этой трагедии!»

Это было так неестественно, что вызывало еще больший протест — нам же удалось убрать полностью всю опухоль! С хирургической точки зрения операция была успешной. Если бы только он не чихнул… — Нет, — сказал я вслух, — он все-таки чихнул. И ему… ко-нец. Я ненавидел это слово. На следующий день я собирался в Атланту, чтобы поздра-вить коллегу из Медицинской школы Морхауза с присвоением ученой степени. Как я ни пытался сосредоточиться на последних приготовлениях к своей речи, Роб, Долорес и их дети не покидали моих отяжелевших мыслей. Помню, что я молился: «Господь, мне нужен горячий сто-ронник. Ты мог бы совершить чудо по моей вере прямо сей-час? Как-нибудь вытащи Роба». Я не помню, верил ли, что Бог примет мою просьбу. Я только знал, что надо просить. Прямо перед тем, как я ушел из больницы, мне позвонила медсестра. «Бен, вы не могли бы поговорить с дедушкой и ба-бушкой Роба? Они хотят вас видеть». — Не могу, — сказал я. — Мне надо успеть на самолет. Если задержусь на пять минут, я на него опоздаю». Это была правда. Но также я и думать не мог о том, чтобы смотреть им в глаза и говорить о Робе. Эмоционально я был так измотан, что, скорее, это им пришлось бы меня поддерживать и утешать. Им нужны были слова надежды, но у меня не было этих слов, и слава Богу, что не нашлось времени. Фактически даже сам звонок задержал меня, и я вышел на несколько минут позже, чем планировал. Мне пришлось спешить, чтобы не опоздать на самолет. Мчась на большой скорости в аэропорт, я пытался справиться с болезненным чувством вины, которое нахлынуло на меня. Как-то я смог пережить выходные, произнести речь и сделать все остальное. Когда я вернулся в Балтимор, то сразу поспешил в реанимационную палату. Я вошел в бокс и увидел,