Мысли сумасшедшего

1. Можно считать вполне естественным, если защита просит назначить вторую, и даже третью, четвертую экспертизу для своего подзащитного, совершившего тяжкое преступление, за которое грозит смертная казнь или максимальный срок заключения. Но зачем нужна вторая экспертиза следствию, если ему удалось собрать достаточные доказательства преступления, да еще при том условии, что обвиняемому грозит не более трех лет? Очевидно, что она ему нужна только в том случае, если сомнительно наличие состава преступления, а доказательства вообще шиты белыми нитками.

2. На каком основании следователь, не сомневавшийся во вменяемости обвиняемого до того, как он был направлен на судебно-психиатрическую экспертизу, после того, как последняя признала его полностью вменяемым, настолько усомнился в этом, что даже считает невозможным обосновать свое постановление об экспертизе? Не правильнее ли будет предположить, что следователь делает это, чтобы не получить отвода экспертов, заведомо зная, что у обвиняемого имеются для этого достаточно веские основания? Иными словами, следователь создает все условия, чтобы получить нужное ему заключение о моей психической невменяемости.

Теперь об экспертной комиссии Института им. Сербского. Эта комиссия имела в своем распоряжении, кроме материалов, имевшихся в ташкентской комиссии, еще одно психологическое обследование и еще одну энцефалограмму. Так ли уж это важно для суждения о вменяемости? Наконец, о заседании этой комиссии. После того, что я наблюдал в Ташкенте, происходившее в Институте им. Сербского можно рассматривать лишь как издевательство над понятием "экспертиза". Никаких осмотров. Простой следовательский разговор, который ведет только один человек. Майя Михайловна строчит в своем блокноте, а два остальных члена комиссии пребывают в полудремотном состоянии. Даниил Романович так далеко витал своими мыслями, что председателю, когда он обращался к нему с вопросом, пришлось повторить этот вопрос. Тот, кто вел беседу, тоже по сути не слушал ответов. Общее впечатление такое: все уже решено, а происходящее есть только официальная часть "приложения руки" к уже готовому.

Таким образом, основной вывод, который можно сделать из сравнения двух экспертиз, сводится к следующему: обе комиссии располагали абсолютно одними и теми же данными; еще одна энцефалограмма, еще одно психологическое обследование и замена наблюдения квалифицированных и объективных надзирателей наблюдением малограмотных, да к тому же склочных и любящих посплетничать санитарок вряд ли могли обогатить вторую экспертизу. Следовательно, разница лишь в названии: первая называется лабораторной, вторая - клинической.

Но есть и другая разница - по существу: первая комиссия работала как медицинская и общалась со мной в течение почти трех часов, вторая - как следственная; видели меня члены этой комиссии в течение 20 минут и относились к разговорам председателя с полнейшим безразличием.

Как общее заключение, из этого следует: в Ташкенте внимательно изучили материалы, всесторонне обследовали меня и сделали всестороннее, обоснованное, объективное заключение; в Институте им. Сербского вообще обследования не было: принцип "защищать честь мундира" лежал в основе работы этой комиссии. Естественно поэтому, что она просто проштемпелевала свое заключение 1964 года, прикрыв эту штамповку видимостью обследования.

П. Григоренко