Мысли в пути

На протяжении всей этой истории ни разу чувство страха у меня не возникало. Решение о необходимости операции с риском потерять ребенка на столе определялось совершенно ясными нравственными и этическими соображениями: ребенок не должен испытывать столь жестокие страдания. А когда решение было принято — началась работа. Обычный труд хирурга.

…Попытка воскресить в памяти такие чрезвычайные положения, трагические случаи, периодически возникающие в хирургической клинике, когда испытать страх было делом вполне естественным, не привели ни к каким результатам. Неожиданная катастрофа во время вмешательства — сильное кровотечение, остановка дыхания или сердца — рассматривается хирургом как один из возможных вариантов каждой операции, к которой он добросовестно готовится заранее. Тут нет места страху. Сознание подчинено единственному пульсирующему вопросу: что делать? Что делать? Что делать? Скорее!…

Неправильно, если кто-либо поймет меня так: «Смотрите, вот какой бесстрашный хирург!» (Или бесстрастный.) Ни в коем случае этого сказать я не хочу. Мне приходилось испытывать целую гамму сложнейших переживаний. Более того, возможно, в самое ближайшее время предстоит испытать и чувство страха. Но пока этого не было. Хирург не имеет права дать возможность этому чувству проявиться. Он должен гасить, подавлять его в самом зародыше. Он должен действовать. Вероятно, хирург кончается там, где начинается страх…

Так что же такое страх? Издавна опасность кажущаяся или мнимая порождала в человеке различные ощущения. Слабых страх парализовывал, и они погибали. В сильных он со временем уступал место состоянию волнения, напряженной готовности к противоборству.

С возрастанием нашего жизненного опыта, своеобразной душевной тренировкой то острое чувство страха, которое часто возникало в детстве, приходит все реже, даже в очень опасные моменты. Дело здесь не в притуплении чувств или привычке. Страх полезен лишь до того рубежа, когда он мобилизует волю. Иначе — беда. Наверное, именно поэтому память прячет воспоминание о страхе в свои самые глубокие кладовые. В крайних положениях «храбрые духом» чувствуют все, что угодно: злость, досаду, обиду на свою ошибку. Все, но только — не страх.

Умудренные жизнью люди говорят, что если в безнадежную ситуацию попадает сам человек или очень близкое ему существо, он неизбежно испытывает страх и теряет при этом голову. Возможно, это и так. Не знаю. Но никому не пожелаю испытать такое.

Невезучая левая

Еще до поступления в школу все заботы по хозяйству между матерью и мной были довольно четко поделены. Позднее, когда я стал школьником, а затем студентом, произошло кое-какое перераспределение дел. Так, например, кроме хлеба, сахара, масла, мне уже поручалось купить шинкованную квашеную капусту, клюквенное повидло, сельдь иваси и мясной фарш для котлет.

Среди моих обязанностей была чистка всей обуви, мытье полов в местах общего пользования и натирка их в комнатах, штопка носок, чулок и глаженье белья. Белье мама стирала сама, но гладить терпеть не могла. Наволочки, полотенца и другая мелочь — это еще куда ни шло. Но простыни и пододеяльники! Хорошо обрызгать и завернуть такую махину, чтобы она стала волглой, — целая проблема. Труднее же всего было с мамиными вещами. Тонкий шелк и фильдеперс требовали особой обработки. Перегретый утюг мог прилипнуть, и — желтое пятно! Недогретый — вообще ничего не мог. Рассчитать его температуру на керосинке (электрические утюги появились много позже) удавалось лишь по степени шипения, если быстро провести по его основанию послюнявленными пальцами. Именно с этого времени начались несчастья с моей левой рукой. Пробуя утюг, я получал ожоги. И не раз.

Штопка носок — дело несложное. Правда, у меня они буквально горели на ногах, и к концу недели их накапливалась целая корзинка. А мамины чулки!… Дырочки на них были небольшие — «начинающиеся», по моей классификации. Но тоненькие нитки часто путались и ложились столь маленькими стежками, что возился я с ними немало. Во время работы, естественно, доставалось пальцам левой руки. Когда, ради скорейшего выполнения нормы, я торопился, то колол себя беспощадно, хотя испробовал все варианты «безопасности», включая деревянную ложку и специальный грибок.

Однако больше всего мне доставалось во время мытья пола на кухне. Доски от старости рассохлись и покоробились. Горячая вода и скребок были лишь сладостной прелюдией. Босиком, жесткой щеткой приходилось пройти по полу два или три раза. Приемку чистоты производили соседи, и так как качество их работы проверяла в конце следующей недели мама, то мне необходимо было поддерживать семейный престиж. Занозы, которые периодически, но неминуемо мне удавалось поймать, непременно попадали в левую руку. Вот здесь уже не было логики: ведь правая рука в этих случаях гораздо активнее. Налицо явная невезучесть…