Мысли в пути

Я не в состоянии переступить через себя и отказаться от написанного выше. Но прошло время, остыли страсти и наступил момент, когда можно оценить справедливость положительной оценки повести «От мира сего».

Много лет назад Вересаев, отвечая на злобные выпады в связи с появлением его «разоблачающей» книги «Записки врача», отдергивающей полог таинственности, веками набрасываемый на врачебную профессию, высказал важные и правильные мысли о пользе обнародования корпоративных секретов. Больше света — меньше грязи! К ним можно добавить немногое. Любой профессионал, вступая в полемику с автором из своей корпорации, написавшим художественное произведение, рискует впасть в неизбежную ошибку. Ибо сила художественного произведения в том и состоит, что обобщения в нем далеко выходят за рамки узкой фактологии. Важно, чтобы автор избрал тему, которая была бы типической и для его профессиональной среды. Но всегда ли это возможно? Представьте, что архитектор-писатель пишет повесть, в которой клеймит мздоимство, взяточничество. Почему-то оно его волнует. И создает образы на наиболее известном ему материале. Из жизни архитекторов. Специфика их работы такова, что этот порок свойствен им меньше всего. И все-таки чего не бывает. Оснований у его коллег для обиды более чем достаточно. Даже если фактология будет изложена безупречно. Но ведь автор не имел в виду одних или только архитекторов. Его интересовало разоблачение конкретного зла художественными средствами.

Критику повести Ю. Крелина с позиции шефа клиники, обиженного за свою касту, предполагающего, что он сам далек от недостатков, которыми наделен Начальник, можно еще понять. Но шоры его профессии и положения неизбежно будут мешать правильной оценке художественного произведения в человеческом плане.

Перечитав сегодня этот раздел, я не вижу оснований, чтобы его не печатать. В нем есть мысли, которые можно охарактеризовать как искреннее стремление выдать желаемое за действительное. Критика Начальника как твоего коллеги по ученому совету, научному обществу или специальному журналу — дело полезное. Но приходится признать, что изображение лиц, которые стремятся быть не первыми, а единственными, строят свои научные и другие успехи на максимальном использовании положения, дающего им звание начальника, — сделало по большому счету, особенно за пределами хирургии и вообще медицинской специальности, повесть «От мира сего» произведением прогрессивным. Хотя и не бесспорным. И это хорошо. Ибо бесспорность произведения — в лучшем случае свидетельство недостаточной одаренности его автора.

Ученый. Когда из генератора он становится тормозом

Напротив меня сидят двое ребят: блондин и брюнет, Они учились в одной школе. Закончили разные институты. Попали в «фирмы», где им приходится заниматься научной работой. Руководитель первого — «старик», второго — «шеф». До Москвы ехать около часа. Ребята неторопливо обмениваются информацией. Я смотрю в окно. Они говорят довольно громко. Мне слышно каждое слово.

— Мой редко бывает в фирме. У него совместительства. Является в середине дня.

— Наш в восемь, как штык, в кабинете.

— А мой старик если приехал, то сидит до вечера. Вызывает, ходит по отделам, а мы — как привязанные.

— Шефа в три часа — след простыл.

— Моему дашь статью, он держит ее два-три месяца, а замечаний всего-то несколько запятых.

— А шефу дашь сегодня — завтра вернет. Перечеркнет, живого места не оставит. Его как-то спросили: «Почему вы так быстро наши работы возвращаете?» Он ответил: «Помню себя молодым. Мой учитель месяцами держал. Противно ждать».

— Старика хотя и побаиваются, а рукописи, бывает, из редакций назад присылают.

— Нашим статьям — «зеленая улица». Наверное, шеф хорошо знает, что можно, чего нельзя, куда посылать, куда не надо.

Мне показалось, что разговор подобного рода был бы особенно интересен в присутствии «старика» и «шефа». Представляю себе картину: сидят молодые сотрудники, пьют вместе со своими руководителями кофе и вот так лихо, без обиняков, режут правду-матку. А если бы на их месте оказался я?! Но послушаем, что будет дальше.

— У нас грешить нельзя: ошибешься — старик вызывает в кабинет и по пятнадцать минут читает нотации.

— А шеф вызовет, наорет, обругает и тут же забывает.

— У нас без конца гости, иностранцы. Все время отрывают от работы. Ходишь с ними, как гид.

— Наш шеф сам их принимает. Запрутся в кабинете. Обсудят науку. Сходят в отделы. Потом кофе с коньяком, и будь здоров.

— Старик сам два-три раза в год за границу ездит. Поэтому в фирме его не видно.

— А нашего не очень-то пускают…

— Старик подшучивает над любителями зарубежных новинок. Может быть, потому, что языка не знает. А твой?

— Шеф разговаривает на трех языках. На всех плохо. Не соблюдает ни падежей, ни времен. Но иностранцы его почему-то понимают.

Я вдруг подумал, что если мои сотрудники начнут разбирать с такой же непринужденностью мои недостатки и достоинства, то я, вероятно, дам им пищи не меньше, а больше, чем руководители моих попутчиков…