Мысы Ледовитого напоминают

«мне неоднократно приходилось ночевать или вытягиваться со шлюпкой на такие (паковые — Ю. Ч.) обломки в Благовещенском проливе, за невозможностью продолжать путь в тумане в массе льда, быстро двигающегося, благодаря стремительным приливным течениям, и напирающего на обмелевшие мощные льдины и стамухи. В одном случае такой обломок, сидящий в малую воду на 3 саженях глубины и возвышающийся над водой до 12 фут, на котором я находился вместе с вельботом и командою, опустился в полную воду фута на 3 одним краем и, снявшись с мели, двинулся по течению. Другой… на глубине 3 сажен в полную воду принял совершенно иное положение, и поверхность его из наклонной… сделалась почти горизонтальной, опустившись поднятым краем почти на 10 фут. Эта масса льда с горизонтальными размерами около 10 сажен, на которой мы ночевали, несмотря на сильный напор плавучего льда не снялась с мели, а только медленно качалась и поворачивалась вокруг какой-то оси» (Лёд…, с. 141).

Дрейф арктических льдов, схема, принятая ныне. Колчак помещал центр (отмечен крестом), ближе к Северной Земле. Источник см.: [Чайковский. 2001]

То есть: сумерки, туман и грохот, летят ледяные брызги, под ногами шатко, шестеро силачей, упираясь рваными сапогами в ледяные изломы, еле держат ползущую со льдины лодку, а седьмой, с могучим разве лишь носом, ходит по льдине с промером и записывает. Когда течение затихает, семеро ставят палатку, кипятят в ней чайник на примусе, пьют чай с мясом и шоколадом, а затем, среди качающихся ледяных жерновов, ложатся спать.

Восемь пудов брошенных образцов

Как четвёрка обречённых покидала остров? Вспомним, что на южном пляже остались две пары ящиков с геологическими образцами. Они стояли прямо в зоне штормового прибоя (к 1913 году распались и наполовину утопли в иле), так что ясно, что они могли быть оставлены только непредвиденно («брошены», записал Колчак). Тут, увы, гадать не надо: Толль понемногу сносил образцы сюда (за три версты и за пять вёрст от поварни) в безумном намерении загрузить ими обе нарты; но спутники отказались (как позже и Колчак отказался грузить ими вельбот).

Вероятно, это привело к последней ссоре — иначе не понять, почему аккуратные немцы не отнесли груз от будущей летней воды, и не накрыли, чтобы сохранить этикетки (Колчак нашёл их отпавшими). Возможно даже, что ушли порознь (обе нарты с острова исчезли, хотя путникам, в их аховом положении, сподручнее бы волочь через торосы одну вчетвером). Если так, то ясно, что зимовать вместе было им невыносимо, но и спастись — никаких шансов: если не скрепить байдары нартой в катамаран, они, обледенев, перевернутся. Но хочется думать о людях лучшее — что разлад не перешёл в ненависть, что люди остались людьми и поддерживали друг друга до конца.

Судя по тому, сколь быстро и точно лейтенант Жохов и врач Старокадомский вышли в 1913 году каждый к своей паре ящиков, они хорошо знали от Колчака, где что оставлено. Тот несомненно описал им, покидая экспедицию, каждый предмет, ибо Старокадомский принял как должное два куска огромного Мамонтова бивня, не упомянутые в отчётах, но счёл совершенной неожиданностью «небольшую корзинку из дранок, также наполненную образцами пород».

Ясно, что в корзинке Толль носил день за днём образцы к берегу, и возможно, что именно она, вновь принесённая с камнями в день (нет — в ночь) ухода, была последней каплей, переполнившей чашу терпения спутников.

Тут уместно вспомнить и мнение Колчака о своих спутниках: