Мытарства

— Ну, понятное дѣло, — началъ онъ опять, — не отдалъ я его… Еще бы… отдать… Съ тѣхъ поръ началъ я съ нимъ вмѣстѣ ходить, бродяжничать… изъ деревни въ деревню… изъ села въ село… Случалось, гдѣ поработаю — заплатятъ, а то и такъ выпрошу… И вотъ, ей-Богу, скажу тебѣ, хорошее это время было… Загорѣли мы оба, мальчикъ мой пополнѣлъ даже… Идемъ, бывало, лѣсомъ… птички поютъ… листочки-шелестятъ… Солнышко играетъ… Травка-муравка точно коверъ… хорошо!… Сядемъ, разговариваемъ… Лепечетъ онъ у меня… радуется ангелъ мой на муравья на каждаго… И у меня, глядя на него, сердце играетъ!… Да только все это недолго было… Недолго! Подошла осень… пошли холода… дожди… грязь… Одежонка на насъ плохая была… Ну и того… простудился онъ… сразу какъ-то его свернуло… шабашъ! стопъ машина!… - Было это дѣло во Владимірской губерніи: рѣка тамъ есть Дубна, можетъ, слыхалъ? Такъ вотъ разъ, въ одно, такъ сказать, прекрасное утро шелъ я съ нимъ по берегу этой рѣки… На рукахъ его несъ… больного… Да холодно было… вѣтряно… тоскливо… На душѣ у меня камень лежалъ… ныло сердце, и все во мнѣ плакало лютыми слезами… Несу, несу его, послушаю: дышетъ? Слава Тебѣ Господи! — Николенька! — спрошу. «А»! откликнется. Не спишь? «Нѣтъ». А кто съ-тобой? «Тятя миленькій»… и жмется, слышу, ко мнѣ… А гдѣ у тебя «бобо»? молчитъ… Несу, тороплюсь, думаю: скоро ли деревня, а деревни нѣтъ и нѣтъ, какъ на зло… Мѣста какія-то глухія, дикія… Усталъ… сѣлъ… его на колѣнки положилъ… укутанъ онъ у меня былъ тряпьемъ разнымъ… открылъ тряпки посмотрѣть: не узналъ моего Николеньку: блѣдный, блѣдный… губки-трясугся, глазки большіе ввалились… слезки въ нихъ, какъ росинки… — Николенька! — говорю. «А!» отвѣчаетъ. — Николенька… Господи, что съ тобой?! А онъ, а онъ, понимаешь, улыбнулся эдакъ жалостно, рученками хотѣлъ поймать меня за шею… да не смогъ… прошепталъ только: «тятя миленькій», «путеня» да и того… померъ!..

Онъ вдругъ опять оборвалъ рѣчь и полными ужаса глазами, молча, уставился на меня… Въ этихъ глазахъ опять проглядывало сумасшествіе…

— Да и померъ! да и померъ! да и померъ! — повторилъ онъ нѣсколько разъ, не спуская съ меня своего страшнаго взора… Я не выдержалъ и отвернулся отъ него. Когда я опять посмотрѣлъ на него, онъ лежалъ навзничь и горько плакалъ. Я тронулъ его за плечо и сказалъ: Полно, полно!… Онъ затрясся еще шибче отъ душившихъ его слезъ и, поднявъ голову, безсмысленно глядя на меня, залепеталъ, какъ ребенокъ, все одно и то же слово: «тятя, путеня, тятя, путеня»…

Мнѣ стало страшно. Я взялъ кружку и опять подалъ ему воды… Онъ жадно, захлебываясь и икая, выпилъ воду и хотѣлъ было подняться, сѣсть, да не смогъ и, откинувшись на подушку, долго молчалъ, глядя «чудными» глазами куда-то вдаль…

XXVI

— Взялъ я его тѣло, — вдругъ неожиданно и какимъ-то совсѣмъ другимъ голосомъ, точно плача, заговорилъ онъ, — и побѣжалъ отъ рѣки въ гору, въ лѣсъ… Зачѣмъ? Не знаю. Бѣжалъ, бѣжалъ… споткнулся, упалъ… прямо на него… Тутъ ужъ я не помню, что было… Очнулся, тьма кругомъ… ночь непроглядная… и тишина мертвая, тупая, страшная… Вспомнилъ я все вдругъ — подкатилъ точно шаръ къ моему сердцу… Николенька, кричу, Николенька, гдѣ ты?! А самъ вѣдь отлично знаю, что мертвый онъ, а думаю: авось, Господь дастъ, отзовется… Да нѣтъ, не отозвался! Взялъ я трупикъ его… положилъ къ себѣ на колѣни… припалъ къ нему, да такъ и замеръ… И вся-то тутъ мнѣ моя горькая жизнь представилась! вся! И возропталъ я на Бога! За что, за что наказуешь?! За что отнялъ у меня то, что любилъ я?! За что, Господи!… О! — воскликнулъ онъ страстно, — страшная это была ночь! Мучилась душа человѣчья, одинокая, никому-то, никому не нужная! истерзанная, жалкая!… Лились никому-то, никому не видимыя, горькія слезы… Одинъ и мертвый сынъ на рукахъ… Понимаешь! Понимаешь ты это?.. Есть на тебѣ крестъ… есть въ тебѣ Богъ… есть жалость — поймешь!… И дивное дѣло: какъ я не померъ тогда! какъ не задушилъ себя своими руками!. Утро, — продолжалъ онъ, немного успокоившись, — застало меня надъ трупикомъ… мокрое утро, тоскливое, холодное:… Что дѣлать? Ни денегъ похоронить его, ни одежды… Нѣтъ ничего… Куда дѣться съ нимъ… объявить?.. придерутся… «Кто такой?»… «откуда?..» то, се… всю душу вымотаютъ… Думалъ, думалъ, да и рѣшилъ похоронить его самъ, безъ попа… Укуталъ тѣльце его тряпками, спряталъ подъ елкой, а самъ побѣжалъ въ деревню за заступомъ… Какъ мнѣ его удалось раздобыть? — не помню… Возвратился назадъ, походилъ по лѣсу, нашелъ мѣсто эдакое, глухое, тихое, печальное… Сталъ рыть яму… Рою и плачу, рою и плачу… Брошу рыть, подойду, загляну ему въ личико — лежитъ онъ и ничего-то, ничего не слышитъ, губенки полуоткрыты и зубки видны…