MythagoWoodRus

Потом отошел от меня, посмотрел на Болотника, и равнодушно сказал: — Вздерни его.

Потом, повернувшись ко мне спиной, что-то приказал человеку, державшему лошадь, и тот повел ее через горящий сад.

— Крис! — крикнул я, но он уже забыл обо мне.

Мгновением позже я уже висел в воздухе, и петля стала затягиваться; я быстро задыхался. Тем не менее я еще не потерял сознания, и, хотя ноги болтались над землей, ухитрялся дышать. Из-за слез перед глазами все расплывалось; последнее, что я увидел: Гуивеннет, ее длинные красивые волосы, она уплывает на спине твари, которая ее везет. Лошадь налетела на остатки изгороди, и я успел подумать, что несколько ее рыжих волосков должно остаться на столбе.

А потом на меня навалилась темнота. Звук моря, бьющегося о скалы, оглушительный крик хищной птицы, пикирующей на добычу. Яркий огонь расплылся. Я попытался что-то сказать, но не услышал ничего...

Что-то темное появилось между моим болтающимся в воздухе телом и стеной огня. Я мигнул и опять попытался закричать. На мгновение мое зрение прояснилось и я сообразил, что вижу ноги и нижнюю часть тела Урскумуга. Вонь звериного пота и навоза ошеломляла. Тварь наклонилась ко мне, и через слезящиеся глаза я увидел отвратительное, выкрашенное в белое лицо человека-вепря, ощетинившееся колючками и листьями. Рот открылся и закрылся, как будто он хотел что-то сказать. Но я услышал только шипение. И все-таки я понял. В его глазах — раскосых, пронизывающих, глазах отца — стояло торжество, а его ужасная морде ухмылялась: наконец-то он сумел схватить одного из своих беглых сыновей!

Когтистая лапа сомкнулась вокруг моей талии, сильно сжала и подняла к сверкающим челюстям. И я услышал смех, громкий человеческий смех, потом меня сильно тряхнули — как будто собака, держащая в зубах птицу, мотнула головой — и меня поглотило спасительное забытье, унеся в королевство сновидений.

Потом я услышал шум — как будто жужжал рой ос, — который постепенно прекратился. Запели птицы. Я открыл глаза. Вокруг меня кружились и двигались тени, медленно превращаясь в звезды, облака и... человеческое лицо.

Тело окоченело, везде, за исключение шеи, в которую как будто вонзили тысячи иголок. Петля все еще была на месте, но свободный конец перерезанной веревки лежал рядом со мной, на холодной земле.

Я сел, медленно и осторожно. Костер ярко горел. Воздух пах золой и кровью. И животным. Я повернулся и увидел Гарри Китона.

Я попытался заговорить, но губы не слушались. Глаза слезились; Китон протянул руку и коснулся моей. Он подполз ко мне, на боку, опираясь на локоть. Из его плеча торчало обломанное древко стрелы, поднимаясь и опускаясь вместе с каждым тяжелым вздохом.

— Они забрали ее, — сказал он, тряхнув головой. Я кивнул, насколько сумел. — Я ничего не мог поделать, — печально сказал Китон.

Я указал на обрезанную веревку и издал хриплый звук, спрашивая, что произошло.

— Зверь, — ответил летчик. — Похожий на вепря. Он взял тебя в руки и поднял. Потряс. Бог мой, ну и тварь. Наверно он думал, что ты мертв. Он обнюхал тебя, и отпустил. И ты опять повис. Я перерезал веревку твоим мечом. И думал, что опоздал.

Я опять попытался заговорить, безрезультатно.

— Это они оставили, — сказал Китон и поднял серебряный лист дуба. Наверно Кристиан выбросил его. Я протянул руку и коснулся холодного металла.

Так мы лежали, в темнеющем саду, глядя на блестящие потоки искр, поднимавшиеся к небу от тлеющих деревьев. В свете огня лицо Китона казалось призрачно белым. Каким-то образом мы выжили, и ближе к рассвету забрались в дом, двое горемычных раненых людей, дрожащих и трясущихся.

И тогда я горько заплакал, о Гуивеннет, о всем том, что я любил, о всех тех, кого я любил. Китон молчал, стиснув зубы и прижав правую руку к ране, как если бы он пытался остановить кровь.

Мы были парой потерпевших поражение воинов.

Но мы пережили этот день; набравшись сил, я дошел до поместья и вызвал помощь для раненого летчика.

ТРЕТЬЯ ЧАСТЬ

Сердце Леса.

Внутрь

Из дневника отца, декабрь, 1941 год:

Написал Уинн-Джонсу, требуя, чтобы он вернулся в Лодж. Около пяти недель я путешествовал по более глубокому лесу; дома же прошло не больше двух. Я не почувствовал временного сдвига; в лесу зима такая же мягкая — хотя и упорная — как и дома. Нет сомнения, что эффект — по-моему похожий на физическую «относительность» — будет более заметен, при путешествии в самое сердце леса.

Я обнаружил четвертую дорогу в самую глубь леса, проходящую за пределами внешних защитных зон, но там чувство дезориентации очень сильно. Более банальную дорогу трудно себе представить; это речка, которую С и К называют «говорливый ручей». После двух дней пути внутрь этот крошечный ручеек превращается в настоящую реку; не могу себе представить, откуда берется вода! Каким образом в некоторой точке она становится такой полноводной, никак не меньше Темзы?