МЖ-2. Роман о чиновничьем беспределе

У Вереща нашелся цифровой фотоаппарат, и он вмиг устроил мне небольшую фотосессию, на всех снимках которой я старательно придавал своей нижней челюсти каменную тяжесть, а глазам – ледяную холодность. Именно так, по моему мнению, должен был выглядеть настоящий подполковник милиции, а именно это звание я вздумал себе присвоить. Имелось и еще одно обстоятельство, из-за которого я не решился стать, например, полковником. Дело в том, что удостоверения от полковника и выше подписывает лично министр внутренних дел, подпись которого может быть известна кому-то, с кем мне придется в будущем иметь дело, а удостоверения от подполковника и ниже подписывает начальство попроще, и здесь смухлевать легче, если вдруг у этих проныр из «Вервольфа» окажется не та отсканированная подпись. На фотографии с помощью программы-редактора отделяли голову и соединяли ее с милицейским кителем, на котором имелись погоны с соответствующим количеством звезд. Память услужливо подсказала должность моего друга милиционера – старший оперуполномоченный по особо важным делам. Все это тянуло лет на пять строгого режима – столько в среднем дают за подделку документов, но по сравнению с тем, что я мог иметь как минимум за убийство барыги, это был пустяк. Выслав в ответном письме наиболее симпатичную мне фотографию, примерно через полчаса я получил образец документа, остался им вполне доволен и перевел двести долларов со своей кредитки на счет «Вервольфа». Удостоверение я получил спустя двое суток. Его доставил мне обычный курьер почтовой службы, которой было наплевать на содержимое посылки. Так я почти стал подполковником милиции. А «почти» потому, что оставалось приобрести форму с надлежащими знаками различия и все, что к ней прилагается, в том числе и табельное оружие. Этому я посвятил остаток второй недели своего, как я его называл, «нелегального положения», что по сути своей было верно, как никогда.

В «Военторге» на улице Академика Королева, предъявив удостоверение подполковника милиции, я купил полный комплект обмундирования, включая все необходимые шевроны, нашивки, заколку для галстука, кокарду для фуражки и саму фуражку с высоченной тульей, лихо загнутой кверху. Купил я также и несколько пар погон. С огромным свертком я ввалился в берлогу, где висел привычный кумар (Верещ не давал себе права на отдых), и принялся приводить свою покупку в удобоваримый вид. Пришил нарукавные шевроны, присобачил погоны на рубашку и китель. Брюки были широковаты, длинноваты и требовали подгонки в ателье, рукава кителя также неплохо было бы укоротить. Ателье находилось тут же неподалеку, и там моему заказу никто не удивился. Помню, мы даже обсудили с закройщицей тему «придурков, которые шьют сами не знают на кого». Через пару дней форма сидела на мне идеально. Немолодая уже закройщица залюбовалась, глядя на меня в примерочной, да и сам я испытал чувство сродни эйфории, вертясь перед зеркалами. На меня смотрел настоящий мент – подтянутый бравый «подпол», с узким задом и широкими плечами, с нашивками и блестящими штучками в петлицах. Единственным настоящим в этом карнавальном убранстве был ромбовидный значок МГУ – его я также купил в «Военторге», не удержался. Но ведь я действительно закончил университет, это святая правда, значит, имею полное право носить этот значок.

Прямо в форме, привыкая к своей новой ипостаси, я вышел на улицу и понял, что мир вокруг меня стал другим. На простых мирян мои звезды и боевой вид оказывали умопомрачительное действие. Я чувствовал себя богом Ра, сошедшим к смертным со своей золотой колесницы. Я нарочно изменил путь, чтобы подольше идти к машине, я наслаждался страхом и почтением толпы, идущей мне навстречу и расступавшейся, словно вода под стальным форштевнем линкора. Я был охвачен совершенно тупым безграничным ликованием, а уж когда два сержанта милиции, внезапно появившиеся откуда-то из-за угла, с подобострастием отдали мне честь и я в ответ кивнул им, едва поборов искушение поднять руку в нацистском приветствии так, как это делали высшие офицеры рейха, с ленцой и небрежностью, то я испытал такой кайф, по сравнению с которым вся гребаная трава и бухло ничего не стоят. Я прирожденный артист, сам старик Станиславский, думаю, принял бы меня в свою труппу, живи мы с ним в одно время. Тяга к лицедейству во мне неискоренима с детства. Я шел к машине в своей мышиного цвета форме, и меня нисколько не заботило, что форма эта, как и машина, – не мои. Это славный, дорогой, настоящий реквизит. Только с его помощью можно на «Оскара» сыграть роль в том смертельном перформансе, куда я ввязался.

Самое сильное впечатление мой новый облик произвел на несчастного Вереща. Он долго чем-то шуршал за дверью, должно быть, ныкая наркоту по углам, и не открывал, покуда я не рассвирепел:

– Открывай, торчок херов! Это я!

– Я? Я – это я! – послышался из-за двери истерический голос Вереща. – У меня ничего нету! Я не курю!

– Да открой ты! – настаивал я. – Это же я, Марк!

– Сними шапку!