МЖ. Мужчины и женщины

Интересно, что когда западными писателями брался действительно крупный герой буржуазного общества, вроде драйзеровского Копервуда, то такие вещи правильным инстинктом совковые литературоведы сразу объявляли соцреалистическими. Здесь не идеология автора бралась в расчет (предполагаемо коммунистическая), а жанр: «гомерический», то есть крупномасштабный, олимпийско-божественный. Стиль подлинного соцреализма – монументальный плакат (Синявский позднее).

Горький в докладе на Первом съезде советских писателей говорил именно о мифе как магистрали соцреализма. А миф придает эпосу объективность (тот же Лукач). И не исключено, что в подготовке этого доклада какую-то роль играл Лукач, бывший тогда в СССР и находившийся в известном фаворе. (Хотя такие мысли вообще-то были свойственны и самому Горькому, этому домодельному ницшеанцу.)

Культ личности вырос отсюда совершенно естественно. Жизнь превратилась, претворилась в героический миф. Лосев восторжествовал: он сел на два года, но идеи его победили. Разве что Большой театр не ликвидировали, а, наоборот, продолжали выкармливать. Впрочем, однажды подружившись с Нибелунгами, поставили в нем Вагнера.

4

Относительная, конечно, победа: личность подавляли, но не только эмпирическую, а и мифически-абсолютную «разоблачили». По логике своей мысли Лосев должен был сожалеть о детронизации Сталина. Может, и жалел, кто его знает, темного человека, Нафту. Темноты его для людей понимающих тайны не составляют, но сейчас мы говорим о явном плане его мировоззрения, о буквальном его смысле, какового, опять же, у него не прочитали; по крайней мере не объяснили люди, его читавшие и о нем писавшие. Не объяснили, что А.Ф. Лосев – ученый обскурант, мечтавший об уничтожении мира средствами современной науки; уже даже не Нафта, а доктор Стрэйнджлав из фильма Кубрика; а с другой стороны – средневековый юродивый, на свой лад возвещающий конец (западного) мира.

Лосев – явно не «интеллигент». Академик Павлов сказал Бухарину: «Я думал, вы большевик, а вы самая настоящая интеллигентская сопля». Вот уж соплей Лосев точно не был. Но если хочется вписать его в интеллигентский мартиролог, то вписывать надо по статье булгаковского Мастера. Во-первых, он, официально академиком не будучи, бархатную шапочку носил, на манер булгаковского персонажа (Тахо-Годи, должно быть, сшила), а во-вторых, вождь, похоже, лично принял о нем благоприятное решение: отправить его на покой слушать Шуберта (Вагнеру, однако, он не изменил). Не исключено, что помилование произошло с подачи Горького, должно быть, раскаявшегося в своей статье, в которой он предлагал Лосеву – повеситься («О солитере»: статья о буржуазном индивидуализме – вот уж попал пальцем в небо!). Лосев был не только освобожден, но освобожден привилегированно: с возвращением в Москву и разрешением академического преподавания. Короче, прощен. И ни в какие «повторники» не попадал. Между прочим, по возвращении из узилища его тут же напечатали – статью о мифическом у Горького в академических «Известиях» (должно быть, доброжелатели посоветовали таким способом Горького отблагодарить: очень это все увязывается). Можно сказать, что Сталин трактовал Лосева так же, как спустя несколько лет – православную Церковь.

Есть тема о Сталине – победителе коммунизма. Начал ее отнюдь не Чалидзе, а Г.П. Федотов, еще до войны. Мне всегда казалось, что в эту интерпретацию не вписывается нечто значительное, а именно сохранение Сталиным социалистической экономики. Но тема вполне гармонизируется, если в качестве модели держать в уме не столько коммунизм, сколько то же самое Средневековье, к частной собственности относившееся прохладно. Не так, впрочем, к частной собственности, как к богатству, еще точнее – к деньгам. Сталин именно богатства не позволял, кроме дарованного пайка, иногда и высокого. Паек – это натуральная выдача, деньги реального значения не имели. Богатство же в форме капитала невозможно, когда в индустриальном обществе уничтожен рынок. Получается, что Сталину и не требовалось побеждать коммунизм, потому что модель подразумеваемая имелась в виду не ортодоксально-марксистская, не ленинская даже. Пролетариат у Сталина стал метафорой верующей бедности: куда уж средневековей.