МЖ: Мужчины и женщины

Христианство изгнало духов природы, как злых демонов, и механизировало природу. Умер великий Пан. Природа должна была быть закована для дела искупления. Ибо духи природы властвовали над человеком и повергли природу в хаотическое состояние <…> Великий Пан не мог окончательно покинуть природу и погибнуть. Он был лишь временно закован и мстил тем, что являлся людям в обличье темных природных сил. Потом природа была окончательно механизирована и предстала человеку в обличье мертвом и бездушном. Пан еще глубже ушел в скрытые недра природы. <…> Но конечной задачей христианства не могло быть умерщвление великого Пана природы и механизирование природы. Христианство таит в себе могучие силы возрождения Пана и нового одухотворения природы.

Интересен этот чуть ли не инстинктивный взгляд на природу как мстителя, что придает словам надежды на христианское возрождение природы оттенок почти казенной формулы. Не здесь сердце Бердяева. И он начинает по-своему углубляться в вопрос. Уже в статье о книге Флоренского («Стилизованное православие», 1914) заметно такое углубление: происходят, пишет он,

глубокие колебания и потрясения физического плана бытия, физической телесности жизни, материальности человеческого быта. В мировом, космическом процессе развития человек перерастает ту относительную устойчивость физической, материальной жизни, которая казалась абсолютно устойчивой. Этот физический план жизни оказался не бытием, а бытом. Мучительный кризис перехода материальных, физических выявлений и символов к выявлению высшей духовной жизни сказывается во всех сферах.

Интересная подробность: Бердяев с заметной усмешкой говорит, что Флоренский за воздержание, но против преодоления плотских влечений, за пост, но против вегетарианства. Вегетарианство снова появляется у нас как значимая метафора.

Это, конечно, частность. Главное у Бердяева в понимании тем «христианство и техника», «христианство и космос» приходит к нему под влиянием Федорова. Он начинает говорить о технике как порождении христианства: только изгнание из бытия природных духов, механизация природы, произведенная христианством, создала возможность техники. Эта мысль не только у Бердяева появилась, ее уже высказывали историки культуры (см. у Флоренского в «Столпе…»), но у Бердева первостепенны федоровские инспирации, и главная из них – тяга к разрыву плотских уз, замыкающих человека в дурной бесконечности природных циклов. Федоровскую мизогинию нельзя было не заметить, она не могла не впечатлять, едва ли не выступая у него «действующей причиной» соответствующих построений.