Н.А.Львов

Левицкий написал три портрета Львова (1773, 1786, 1789) и два, если не больше, портрета его невесты и впоследствии жены (1778, 1781). Их близкие, дружеские отношения продолжались до последних лет жизни Львова. Он обращался к художнику «на ты». Возможно, Львов стремился проникнуть в «кухню» художника, постичь тайны искусства. Здесь, в мастерской Левицкого, была его первая настоящая, профессиональная школа. Львов знал несомненно о том, что Левицкий в 1773 году, когда создавал портрет его, писал большой портрет философа-материалиста, вдохновителя французских просветителей Дени Дидро, проживавшего в период пребывания в Петербурге с 29 сентября 1773 года по 22 февраля 1774 года в доме Нарышкина. Мог ли восторженный юноша не поддаться соблазну посетить его? Ведь Львов читал произведения Дидро, как все передовые люди эпохи, изучал их, в чем придется еще не раз убедиться. Он должен был, конечно, знать основные положения Дидро в вопросах искусства. К тому же французский философ славился как общительный, словоохотливый собеседник, добрый, отзывчивый.

Интеллектуально Львов рос год от году, что легко проследить по датированным записям в упоминавшейся черновой тетради (1771-1780). Его интересуют теперь вопросы истории - он читает «Историю дома Стюартов» (1754), труд английского экономиста и историка Давида Юма. Любопытна ироническая пометка, которую делает Львов, выписывая цитаты из книги, - «в темпе больных ног», намекая на длинноты повествования Юма. Он изучает «Персидские письма» Монтескье. В них его не могла не пленить острая критика аристократических нравов. Он переводит 157-е письмо «О небо! Варвар обругал меня даже до истязания» и пытается сочинить «подражание». Черновик жанровой сатирической зарисовки уже на русскую тему встречаем в той же тетради, где Львов рассказывает о некоем дворянине, который заставлял свой домашний оркестр играть ему после обеда, а сам сладко похрапывал в это время. Юмор - колкий, остроумно-язвительный, порой добродушный, порой сокрушающий - будет сопутствовать ему всю жизнь. Он сказался и в стихах 1773 года:

«Прости, любезный друг, я еду воевать.

А ты живи спокойно.

Намерен я усы султану оборвать.

Такое действие руки моей достойно», -

Ему пошед сказал.

Оставший помышлял, что он уж проскакал

И Киев, и Хотин; к Стамбулу приближался.

Но он, нигде не быв, опять с ним повстречался.

Приятель витязя с восторгом вопрошал:

«С успехом ли мой друг любезной возвратился?»

А он ему в ответ:

«Нет.

Султан обрился».

По содержанию и форме эта эпиграмма явно соприкасается с жанром басни, которым Львов будет заниматься и который творчески сблизит его с Хемницером.

Иван Иванович Хемницер (1745-1784) был старше Львова. Двенадцать лет прослужил он в армии - начал солдатом Нотенбургского (Шлюссельбургского) полка и окончил поручиком Копорского пехотного полка. Оставив военную службу в 1769 году, он поступил на должность гиттенфервальтера в Горное ведомство, которое возглавлял действительный тайный советник сенатор Михаил Федорович Соймонов, недавний всесильный обер-прокурор сената.

Первым биографом Львов назван ближним родственником Соймонова, «который приютил его к себе как сына». Из писем К. Муравьева узнаем, что в 1776 году Львов проживал в доме младшего брата Соймонова, Юрия Федоровича.

Крупный деятель горного дела, создатель Горного училища в Петербурге, М. Ф. Соймонов, вероятно, был первым, кто заинтересовал юного Львова проблемой разработок каменного угля в России. Эта проблема в связи с ростом промышленности занимала тогда многих специалистов.

Близость Львова к Соймонову дала основание Я. К. Гроту высказать предположение, что Львов, по-видимому, и участвовал в доставлении новой службы своему другу Хемницеру. Однако можно думать, что их познакомила именно служба Хемницера под начальством М. Ф. Соймонова, так как уже в 1774 году Хемницер посвятил Львову свой стихотворный перевод сочинения Дора «Письмо Барнвеля к Труману из темницы».

Интересно, что ранняя басня Львова «Львиный указ» (1775) вошла анонимно в первое издание басен Хемницера, выпущенное в 1779 году. С течением времени оба они горячо и искренне привязались друг к другу. Добродушие Хемницера, его доверчивое отношение к друзьям располагали к нему. Был он огромного роста, неуклюжий. У дочери Львова, Веры Николаевны, долго сохранялось старинное бюро 1776 года, которое видел Я. К. Грот, - на нем была изображена забавная сценка: амур передает двум другим силуэт Хемницера, до того некрасивый, что один из амуров, «увидев образину», падает от испуга, а другой в панике убегает.

Крайне рассеянный, Хемницер давал много поводов для анекдотов. Он мог, например, засунуть в карман за обедом салфетку вместо платка, днем рассказать какую-нибудь новость тому лицу, от которого слышал ее утром. Приятели любили потешаться над ним, по Хемницер никогда не сердился - он был незлобив, быстро «отходил душой» и сам начинал над собой смеяться.