Н.С. Хрущев

А спустя несколько дней произошел инцидент, до сих пор вызывающий неоднозначную реакцию. Речь идет о «башмачной дипломатии» советского лидера, что стала притчей во языцех. Недаром сам Хрущев так много внимания уделяет ему в своих мемуарах, пытаясь объяснить обстоятельства и мотивы своего экстравагантного поступка.

В зале, где заседала Генеральная Ассамблея, прямо перед советскими представителями сидели испанцы. В то время отношения между СССР и франкистской Испанией были напряженными и, как признается Хрущев, руководитель испанской делегации действовал на него отталкивающе. Тем более, что перед отъездом в США Хрущев виделся с Долорес Ибаррури, которая попросила его: «Товарищ Хрущев, хорошо, если бы Вы в речи или реплике, выбрав момент, заклеймили позором режим Франко в Испании».

Хрущев вспоминает, что во время заседаний все вопросы обсуждались очень бурно. «Представители буржуазных стран» подавали реплики, стучали о свои пюпитры, шумели, если речь им не нравилась. Представители Советского Союза и других социалистических стран быстро переняли подобные формы протеста. Когда выступал представитель Филиппин, поддержавший политику США, Хрущев подал очередную реплику. Сам он так вспоминал об этом:

«Помню: я употребил выражение: «Мы еще вам покажем кузькину мать!» Имелся в виде «показ кузькиной матери» в вопросах экономики, культуры, социально-политического развития наших стран. Тот опешил. А спустя какое-то время снова взял слово: «Выступая здесь, господин Хрущев употребил выражение, которое мне перевели. Я перелистал много словарей, но так и не смог разобраться, что это значит?»

Как оказалось, ему перевели: «мать Кузьмы», поэтому филиппинец не мог понять, что же Хрущев имел в виду.

Затем в ходе обсуждения вопроса о колониях Хрущев, взяв слово для реплики, обрушился на режим Франко. В ответ последовала реплика испанца. Сразу же советская делегация и представители других социалистических стран стали шуметь и стучать. «Я решил поддать жару, — вспоминал Хрущев, — снял башмак и начал стучать по пюпитру, да так, чтобы было погромче. Это вызвало бурную реакцию у журналистов и фотографов».

В советской прессе об этом инциденте ничего, естественно, не сообщалось. Позднее его стали подавать как пример «классовой дипломатии». Алексей Аджубей, выступая на XXII съезде КПСС, очень красочно и остроумно описывал инцидент с башмаком и прочие «дипломатические» приемы своего могущественного тестя, вызывая смех и бурные аплодисменты делегатов съезда: — Может, это и шокировало дипломатических дам западного мира, но просто здорово было, когда товарищ Хрущев однажды, во время одной из провокационных речей, которую произносил западный дипломат, снял ботинок и начал стучать им по столу. Всем сразу стало ясно — мы решительно против, мы не хотим слушать такие речи! Причем Никита Сергеевич Хрущев ботинок положил таким образом (впереди нашей делегации сидела делегация фашистской Испании), что носок ботинка почти упирался в шею франкистского министра иностранных дел, но не полностью. В данном случае была проявлена дипломатическая гибкость.

Однако на Западе в открытую издевались над бездарной «башмачной дипломатией» Хрущева, его необузданностью, некомпетентностью и импульсивностью. И хотя эксцентричный поступок советского лидера не противоречил протоколу ООН, а Генеральный секретарь Хаммаршельд даже не сделал ему замечания, инцидент этот вписывался в общее русло хрущевской дипломатии. Звено цеплялось за звено, поступок за поступок, слово за слово — и формировался имидж «коммуниста номер один», возомнившего себя великим дипломатом. Историк Анатолий Пономарев пишет:

«Хрущев был непревзойденным мастером создания (буквально на ровном месте) кризисных ситуаций, выбираясь из которых, выдавал себя чуть ли не за спасителя рода человеческого. Натура увлекающаяся, упрямая, пренебрегавшая опытом традиционной дипломатии, он зачастую сам загонял себя в угол, когда, наоборот, можно было получить дополнительные очки».

Глава 15 И снова тень Сталина

Безмолвствовал мрамор.

Безмолвно мерцало стекло.

Безмолвно стоял караул,

На ветру бронзовея.

А гроб чуть дымился.

Дыханье из гроба текло,

Когда выносили его

Из дверей Мавзолея.

Гроб медленно плыл,

Задевая краями штыки.

Он тоже безмолвным был

Тоже! — но грозно безмолвным.

Угрюмо сжимая

Набальзамированные кулаки,

В нем к щели глазами приник

Человек, притворившийся мертвым.

Евгений Евтушенко