На алтарь любви

– Ну, что скажешь, Том? Не сравнить с временами, когда мы питались лишь сухарями да сыром и спали у костра на холодной земле, верно?

Амос Шоотер поднял бокал своего лучшего красного вина, приветствуя Тома с супругой и обещанного гостя – им оказался никто иной, как Уильям Грэм. Сегодня он ничуть не походил на запуганного, усталого, скверно одетого беглеца, каким Кэтрин видела его в последний раз. В темно-синем бархатном камзоле с жабо из брюссельских кружев он был поистине великолепен. На пальце его поблескивал дорогой перстень – ни дать ни взять преуспевающий торговец, как и Амос.

Все в столовой Шоотеров говорило о достатке и довольстве. Украшенный богатой резьбой дубовый буфет и массивный обеденный стол были уставлены тяжелой серебряной посудой. На стене красовался роскошный гобелен, а напротив него висела картина, на которой была изображена молодая женщина в голубом платье, играющая на спинете[15]. Кэтрин выразила восхищение картиной, и Изабель Шоотер пояснила, что это работа кисти малоизвестного голландского художника Яна Вермеера.[16]

Третью стену украшало вогнутое зеркало в причудливой позолоченной раме, которую поддерживали два сияющих золотом херувима. Зеркало презабавно искажало фигуры присутствующих, превращая их в подлинные карикатуры; ничего подобного Кэтрин никогда не видела.

Окно с частым переплетом на четвертой стене задрапировано темно-синими парчовыми занавесями, затканными серебряными лилиями. Пол выложен черной и белой плиткой, а зеркало над камином отражало пушистый персидский ковер.

Раскрасневшись от вина, Амос заметил, что Том, судя по всему, не слишком удачлив, на что тот философски пожал плечами.

– Не всем же быть везунчиками вроде тебя, Амос, – солгал он не моргнув глазом. – Но я рад, что пережил годы изгнания, и теперь вполне доволен жизнью. Кроме того, у меня есть настоящее сокровище – моя милая Кэтрин.

– Не забывай о нашем верном Джорди, муженек, – добавила Кэтрин. – Он служит нам верой и правдой.

– Да, ты права – что бы ни случилось, я всегда могу положиться на Джорди. Помнишь, Амос, как Джорди добыл для нас каплуна, когда мы держали в осаде тот городок в Македонии, захваченный турками? Вот не вспомню, как он назывался…

– Прошу прощения, дамы, но тот чертов каплун был кожа да кости, – расхохотался Амос. – Но с голодухи мы и ему обрадовались.

Грэм хранил вежливое молчание и лишь благодушно улыбался, пока Амос и Том вспоминали сражения, невзгоды и гибель товарищей. Гости пили очень умеренно, тогда как хозяин усердствовал вовсю. Наконец служанка принесла громадное блюдо устриц, горячий хлеб и масло. К устрицам были поданы нарезанные толстыми кружками лимоны, изящный соусник с пряной подливкой, графин белого вина и несколько сортов сыра. Тут уж все притихли и занялись угощением.

Кэтрин никогда не видела такого роскошного стола. В центре белоснежной скатерти стояла серебряная позолоченная ваза. Два херувима поддерживали плоское блюдо, над которым склонились влюбленные.

– Это Венера и Адонис, – пояснила Изабель, заметив, что Кэтрин любуется вазой. – Неплохая работа, верно?

Да уж! Если продать эту вазу, нам с Томом хватит на несколько лет, подумала Кэтрин, но тут же опомнилась и густо покраснела. Нам с Томом! Господи, да что это с ней? Она на мгновение забылась и поверила, что они на самом деле муж и жена!

Ее беспокоило поведение Тома – с ним что-то случилось, она поняла это сразу, когда он вернулся из города. От него непривычно пахло спиртным и табаком, и вид у него с тех пор был странно рассеянный, как будто он, смеясь и болтая со старым другом, думал о чем-то очень важном.

Разделавшись с устрицей, Том обратился к Амосу и Грэму, решив, что прямолинейность может иногда оказаться полезнее хитроумия.

– Не знаком ли кто из вас с Джайлсом Ньюменом? Он ведь когда-то одним из первых вступил в войско Бэмпфилда, а я недавно слышал, что они разругались в пух и прах. Кажется, Ньюмен был с нами, когда мы воевали с турками.

Это была чистая правда. Стоя над телом убитого Ньюмена, Том мучительно соображал, где мог видеть его раньше. Только заговорив с Амосом о Македонии, он вдруг вспомнил, что Ньюмен был в числе сражавшихся там, правда, совсем недолго.

– А-а, этот святоша! – фыркнул Амос, жуя хлеб с сыром. – Странный он был парень, что и говорить… Вечно таскал с собой молитвенник и гнусавил молитвы. Не возьму в толк, почему он так и не вернулся в Англию. Сказать по правде, я и думать о нем забыл за эти годы. – Он отрезал себе еще сыра и обратился к Грэму: – А вы, сэр, не знакомы с ним? Такого, как он, трудно забыть.

– Я слышал о нем, – вежливо отозвался Грэм, подождав, пока стоящий за его стулом слуга нальет ему еще вина. – Однако я с ним незнаком, во всяком случае, не припомню.