На арене со львами

— Да еще людишки, которые поют исключительно в нос,— добавил Френч.

Но Морган никогда не бросался защищать Юг. Если ты с Юга, считал он, то Юг живет у тебя в костях, в душе, и там его незачем и не от чего защищать, а если ты не с Юга, то вообще не поймешь, как его надо защищать, потому что ни один южанин этого сам хорошенько не знает. Просто чувствует всеми фибрами — и только.

Морган отвернулся к иссеченному дождевыми каплями окну, к мраку, где по крылу пробегали зловещие красные отблески. Он старался не думать о посадке, но разговаривать с Глассом и Френчем не хотелось, и он заставил себя опять погрузиться в воспоминания, от которых его отвлек сигнал «пристегнуть ремни».

Адольф Хельмут Оффенбах, думал Морган. Сенатор-республиканец от Южной Дакоты. Или от Северной? Но в любом случае Зеба Ванса осенила поистине блестящая мысль: наречь сенатский документ № 1120 «законопроектом Оффенбаха». Грантовские утверждения, что рано или поздно все рыночные культуры будут поставлены под предложенный им контроль, Зе Ванс на время придержал и сосредоточился на табаке, убеди Оффенбаха, который был полным невеждой во всем, что не касалось пшеницы, свиней и стратегического командования военно-воздушными силами, поддержать этот законопроект. Впрочем, Оффенбах, вероятно, разбирался в положении дел все-таки лучше, чем третий член табачной подкомиссии Джозия У. Бингем, еще один южанин, который истово жаждал спасать Соединенные Штаты от чернокожих, а остальной мир — от коммунизма, а потому о табаке, а также об арахисе, плотинах, тек стиле и прочих интересах и нуждах своих избирателей знал ровно столько, сколько успевали вбить ему в голову его помощники перед тем, как ему предстояло голосовать или произносить речь (последнее случалось чаще). Прославился он главным образом тринадцатичасовой обструкционной речью, которую посвятил исключительно конституционным теориям Эдмунда Раффина из Виргинии (позволив себе лишь одно краткое отступление от темы: если, заявил он, какой-нибудь из этих новоявленных советских спутников посмеет осквернить небо над родным штатом оратора, святой долг миролюбивых военно-воздушных сил Соединенных Штатов — немедля его сбить).

С этими двумя сопровождающими Зеб Ванс вскоре после того, как они с Морганом повстречали Гранта в сквере, и отправился в поездку по табачному поясу для публичных обсуждений Оффенбахова законопроекта. Себе и Бингему Зеб Ванс отводил роль присяжных, выслушивающих свидетельские показания. Сначала Грант, как полномочный представитель министерства сельского хозяйства, изложит приписанные Оффенбаху предложения, после чего за них или против них будут высказываться табаководы, владельцы складов, экспортеры, местные политики — ну, словом, все, кто сообщит Миллвуду Барлоу о своем желании выступить перед сенатской подкомиссией. Зеб Ванс доверительно сказал Моргану, что пусть только результаты будут хотя бы отдаленно положительными, а уж он убедит Оффенбаха, который никаких политических ставок на табак не делает,— а заодно и Бингема, который к таким вопросам равнодушен, поскольку его линия состоит не в том, чтобы защищать интересы избирателей, а в том, чтобы играть на их страхах и предрассудках,— уж он убедит их дать положительный отзыв о законопроекте № 1120.

— Вот почему,— объявил Миллвуд, когда все общество уж летело на Юг в самолете воздушных сил национальной гвардии, который затребовал Бингем (полковник запаса ВВС, как и следовало ожидать),— вот почему мы выкурили из кустов всех, кто только мог дать показания. Одни сами скажут то, чего от них хочет Зеб Ванс, а другие, в других штатах,— то, чего хотят его друзья. Когда он у нас занимался шоссейными дорогами, он все эти штаты объездил, да и позже, когда бывал губернатором, туда наведывался, так что друзей у него повсюду хватает. Ну, а сейчас нам понадобятся все, кого мы только можем уговорить, нанять или запугать.

Морган был единственным репортером, сопровождавшим подкомиссию в этой поездке. Слушая Миллвуда, он старательно не думал о том, что летит бесплатно на государственном самолете — иначе ему пришлось бы смириться с мыслью, что он попрал все свои принципы. Он знал, что его редакции не по средствам оплатить такую поездку, и держал наготове довод, что обеспечить читателей сведениями из первых рук в конечном счете куда важнее, чем сохранить незапятнанной свою профессиональную добродетель, — но почему-то он чувствовал, что это всего лишь довод, а не правда. Однако он подавил сомнения и сел в самолет вместе с тремя сенаторами, Бадди Пруденом, который хранил таинственный и обиженный вид, кое-каким обслуживающим персоналом, Мэттом Грантом и двумя очень миловидными стенотипистками. Одна из них, сообщил Миллвуд, довольно-таки податлива, если только он не ошибается.