На арене со львами

Морган поглядел в окно на мерцающий огнями город. Снизились они плавно; воздушные ямы, непогода — все это осталось далеко позади. Моргану было страшно приземляться — не только потому, что он вообще боялся полетов, он боялся еще и того, что ждало его на земле. Возвращение в родные места всякий раз бывало тяжким; он чувствовал, как опять смыкается у него на горле смертная хватка Юга, неумолимая, как само уходящее время; но сегодня будет еще тяжелее, потому что умер Андерсон. Огни внизу мигали тускло и безрадостно — не искрились, не мчались навстречу. По невидимому шоссе скользили игрушечные фонарики автомобильных фар, но в темноте, на вираже, Морган все равно не мог определить, движутся ли они по направлению к тому дому на вершине холма, где когда-то под развесистыми деревьями он познакомился с Кэти и Хантом Андерсонами.

Андерсон умер, а он возвращался на Юг, и что-то в этом было странное — словно отпало еще одно звено связующей цепи, приблизив его к грозной бездне свободы. Много лет Морган жил со смутным, мучительным ощущением отринутости от родного Юга; он носил в себе, как душевную рану, сознание того, что не только он сам изменяется день ото дня, но изменяется и жизнь, которую он знал когда-то и оставил, хотя в глубине души — как бы далеко ни завели его дороги времени — он мучительно хотел бы приковать себя к ней цепями, как к скале. Подобно всякому, ему необходимо было верить, что хоть где-то есть неизменность, первооснова, на которую в конечном счете можно положиться, и такой первоосновой он, Морган, казалось бы, вправе был считать прежнюю жизнь, с ее обычаями и ценностями. Но неприглядность и суета, бетон и сталь, пластик и неон постепенно вытесняли ее широту, и сердечность, и древнее, надежное ощущение земли и пространства; и Морган знал, как знают иные о приближении грозы в безветренный июньский полдень, когда даже сосны в вышине застыли и не шелохнутся, знал, что на смену старому стремительно идет обновленный мир, и в этом мире даже на Юге уже не останется мудрого убеждения, что каждый день неразрывно связан с круговоротом лет и зим, и неизменным вращением солнца, и вечным ходом времени, и в последнем прахе совсем неважно будет, бежал ли ты со всех ног, или брел не торопясь, или просто проспал свою жизнь в блаженном холодке у дороги.

Что обновленный мир надвигается, у Моргана сомнений не было: ему открыла это его собственная жизнь, смерть Андерсона была только подтверждением. А кто виноват? Разве не они сами? Разве не бежали оба они от старой жизни в погоне… за чем? За чувством причастности, присутствия в самом центре событий. Но и это еще не все…

В хмуром, пыльном городке своего детства Морган работал на доставке газет. Год за годом, ледяными зорями южной зимы и росными летними утрами, когда еще до появления солнца надкрышами жар нарождающегося для начинал исходить от распаренной земли, он лихо катил на своем раздрызганном велосипеде по ухабистым улицам и немощеным пешеходным дорожкам — Морган сохранил благодарную память о том лете, когда строительные бригады замостили тротуары; это здорово облегчило его поездки: крутил педали, не держась за руль, на ходу скатывая тонкие, пахнущие типографской краской газетные листы в тугие трубки и где правой, где левой рукой с безошибочной меткостью забрасывал их, как копья, через живые изгороди и через широкие лужайки — фьюить! — прямо на пороги домов.