На арене со львами

— Рич, я знаю, сенатор Андерсон ваш старый друг, но материал о Хинмене слишком важное дело. Кстати, поздравляю, что удалось его раздобыть. В связи с таким назначением сразу возникают вопросы. И притом в мировом масштабе.

— Я оставил за себя Келлера. Можете не беспокоиться.

— Честно говоря, я предпочел бы, чтоб вы сами были на месте. Похоже, потребуется новый и новый материал, хотелось бы, чтоб он поступал из самых искусных рук.

Голос звучал обманчиво мягко, ровно.

— Хант Андерсон был мой друг,— сказал Морган.— Он умер, а я, по-вашему, буду заниматься работой как ни в чем не бывало, так, что ли?

Голос в трубке стал суровым, в нем, как всегда в минуты раздражения, зазвучали скрипучие нотки.

— По-моему, для вас интересы газеты должны стоять выше…

— Чушь собачья. Я и без вас знаю, что идет в ущерб интересам газеты, а что нет. Келлер справится ничуть не хуже меня.

Молчание. Потом:

— Рич, вы слишком много себе позволяете, мне это надоело, да и не мне одному. Пожалуй, вам стоит над этим поразмыслить.

— Хорошо, я зайду, тогда мы все это обсудим,— сказал Морган.— Вот только вернусь с похорон и сразу же к вам.

— Да уж сделайте одолжение.

Скрипучий голос от ярости едва не сорвался на визг, в трубке предостерегающе щелкнуло — и все смолкло.

Морган вышел из будки злой и недовольный собой, Очередной блошиный укус — это он знал. Изучив по долгому опыту повадки чиновников, на которых он работал, постигнув неодолимую потребность их безымянных, незримых, высокопоставленных хозяев подавлять и сковывать свободу тех, кто зримо представляет их власть, он, еще когда шел к телефону, догадывался, что его ждет. Чиновные властолюбцы, мастера нести многозначительную ахинею о том, чьи интересы выше, а у самих, кроме низменных интересов, за душой ничего и нет. Морган тешился, говоря себе, будто отдавать кесарю кесарево надлежит, лишь когда ты успел позаботиться о самом себе. И все же он сейчас пробирался назад к Френчу с тягостным сознанием, что поступал так, только если это не мешало ничему другому. Энн, например, часто его корила, что он не на ней женат, а на своей работе. «Вот с ней и спи, а не со мной!» — крикнула она, когда он вернулся как-то из редакции за полночь и разбудил ее, шаря рукой у ней за воротом пижамы. Так что Морган и сам впал, что, вообще-то говоря, отстаивает не принцип, а лишь свои кровные интересы, когда на них посягают.

— Так что же угодно президенту? — спросил Френч, тщетно пытаясь скрыть беспокойное любопытство под неуклюжей разухабистостью.

— Я велел ему вмешаться и навести порядок на Среднем Востоке, и пусть больше не морочит мне голову по этому поводу.

Морган подмигнул. В конце концов, разве не та же нечистая сила вертела, как ей вздумается, Френчем, как вертела им самим.

Очередь за билетами и телефонный разговор сильно их задержали, и, когда они подошли к выходу, пассажиры уже садились в самолет. Самолет был обычный для южного рейса: старенькая, видавшая виды «Электра» с четырьмя большими пропеллерами, которые зловеще чернели над скупо освещенным асфальтом. Френч и Морган нашли два места рядом в салоне первого класса, недалеко от хвоста. Две стюардессы, очень похожие на ту, вылощенную, только постарше и попроще, сновали между кресел, заполняя таинственные бланки.

— Поглядите, какие груди у той рыженькой,— сказал Френч.

— Вы писали, как Хант выиграл на первичных выборах?

Морган всегда старался избегать разговоров о женщинах, словно сам был не более чем сторонний наблюдатель. К тому же, поскольку о женщинах говорили все, он, из чувства противоречия, не хотел.

— Говорят, они для летчиков все приберегают, к концу рейса, эти стюардушечки,— сказал Френч.— Нет, я в ту пору еще охотился за сенсациями о Клубе деловых людей, а все стоящее доставалось одному любимчику нашего босса. Но я помню историю с Андерсоном, тогда он действительно нечто собой представлял.

— Он нечто собой представлял, это правда, — сказал Морган.

— Хватку, наверное, он перенял у Старого Зубра.

— Он все перенял у Старого Зубра,— сказал Морган.

В известном смысле, прибавил он про себя.

— Хотя когда я последний раз слышал его в сенате, можно было подумать, что это совсем другой человек.

— Он и был уже совсем другой.

Морган начал жалеть, что завел этот разговор.