На арене со львами

— Я его спрашивал в то утро.— Кэрли Лейтон тяжело дышал, так как они уже приближались к дому и снова шли вверх но склону.— Когда мы обливались потом в закупоренной машине во время обсуждения кандидатур, я сказал:

— Господи боже, шеф, неужели этот скопец не поддержит нас еще хоть один тур?

Андерсон задумчиво покачал головой. Покачал головой — и ни слова.

— Данна вы сегодня утром слышали,— вмешался Морган.— Насколько мне известно, он повторил то, что говорит всегда.

— Как-то мерзко,— в вечерней тиши отчетливо прозвучал низкий голос Адама Локлира,— мерзко ворошить давно прошедшее, едва опустив гроб в могилу. Своих дел хватает, верно ведь? Как говорят негры, пускай каждый собирает хлопок да копает картошку на собственном поле. Но, признаюсь, мне хочется понять, что случилось с Андерсоном. Вот уж в кого я верил. Даже когда его начало заносить, потянуло в президенты, я считал: ошибся человек, но не думал, что это конец. Мне в голову не приходило, что Андерсон может превратиться в «бывшего», а уж в пьяницу — и подавно. Вы с ним всегда слишком много пили виски, Рич, и я думал: губите вы себя. Эта гадость еще никого не доводила до добра. Но в ту пору, когда я с ним работал, он не так уж много пил, не больше любого политика в Вашингтоне. А вот года два назад, когда мне довелось там побывать в комиссии по гражданским правам, я заглянул в гости к Андерсону, и он просто поразил меня: наклюкался с утра.

— Черти бы вас взяли,— говорю я ему.— Такого расследования, какое вы провернули в комиссии по делам сезонников, здесь никто не проворачивал, но дальше… чем вы дальше тут занимались?

А он себе смеется.

— Провели для вас кое-какие законопроекты,— отвечает.— Что обещано, то сделано, верно?

— Верно,— говорю.— И законопроекты все хорошие, толковые. Потому мне и досадно, что вы кресло это просиживаете, когда осталось столько дел.

И тут он сказал любопытную вещь:

— Может быть, не хорошо, Адам, брать на себя слишком много. Может, такому, как я, под силу провернуть только одно дело, вот вроде того, нашего.

— Чушь,— говорю я.— Если бы я так рассуждал, я б еще десять лет тому назад перебрался в какой-нибудь благотворительный комитет.

Он посидел, подумал, упершись ногой в угол письменного стола.

— Мы разные люди, Адам,— сказал он наконец, словно какую новость сообщил.— Вы давно нашли себя и, насколько мне известно, никогда не сомневались в том, что выбрали правильный путь. Бы всегда были готовы исполнить свой долг.— Тут он сказал еще одну любопытную вещь: — По-моему, вы счастливый человек,— сказал он.

Меня это слегка задело. Вы знаете, Рич, я не люблю плакаться, но, с другой стороны, если вспомнить, с чего я начинал, удачником меня не назовешь. И я решил его малость подковырнуть.

— Да, конечно, мне страсть как повезло, сенатор,— говорю.— Вращаться в свете не пришлось — некогда было, и это избавило меня от необходимости бороться с дурными привычками да травить спиртным свое нутро. Куда как повезло! К тому же я всю жизнь потратил, как вы выражаетесь, на исполнение своего долга, так что разглагольствовать мне было недосуг, и разглагольствовать о том, как я переделаю мир,— тоже.

Я думал, он разозлится, но он просто кивнул.

— Вот-вот,—сказал он.— В этом и была ваша удача.

Я тогда решил, он просто шутки шутит, да и не умел я как-то на него сердиться. Поболтали мы еще немного, и я уехал. С тех пор я его не видел. Сейчас жалею, что не продолжил тот разговор. Мне тогда надо было попробовать докопаться до сути. Впрочем, не уверен, что я сумел бы понять, как это он мог попусту тратить жизнь.

А Морган не был уверен, вправе ли Адам или кто бы то ни было выносить подобное суждение, хотя и сам отчасти его разделял, во всяком случае еще недавно.

После отдыха на побережье, где он побывал после съезда — дама с Лонг-Айленда временно отдала ему свою виллу,— Андерсон загорел, казался поздоровевшим и, словно ничего не случилось, сразу начал работать в сенате. Той осенью он, уже поддерживая Эйкена, произнес несколько речей, впрочем, не слишком много, так как партийные лидеры продолжали его недолюбливать, а может быть, все еще не доверяли ему и старались ограничить его популярность. Через два года предстояли перевыборы в сенат, и он как-то привел Моргану слова судьи Уорда, утверждавшего, что шестилетняя деятельность сенатора делится, как Галлия, на три части.

— Первые два года,— говорил судья,— можно оставаться только государственным деятелем. Следующие два года, мой мальчик, надо быть наполовину государственным деятелем, наполовину — политиком. А уж в последние два изволь без дураков быть только политиком, иначе тебе придется подыскивать для себя другую работенку.

Андерсона это веселило.

— Похоже, я слишком рано перешел к чистой политике,— говорил он.