На арене старого цирка

Неожиданно пришло письмо от матери из Тулы о том, что Изако приглашает нас обратно в Тулу, что он предлагает сейчас триста рублей, а с пасхи триста пятьдесят. Мы не знали, на что решиться. В это время со мной и случилось несчастье; заряжая для работы револьвер, я прострелил себе палец. Выстрел, по счастью был холостой, но и то я вырвал клок мяса и раздробил кость. Отец, видя мое положение, решил уступить лучше Изако, чем таким тузам, как Труцци и Никитины.

30 ноября 1910 года мы вернулись в Тулу к радости матери и сестер. Семья наша жила дружно, и мы не любили расставаться. Труппа приняла нас очень радушно, и первого декабря опять началась наша работа у Изако. Несмотря на мой простреленный палец (мне пришлось надеть на руку резиновую перчатку), работа в Туле шла куда успешнее, чем в Харькове. Как важно для артиста спокойствие в работе. В Харькове нас все время погоняли: «Скорее!.. скорее!..» Там никто не интересовался работой и публики было мало. В Туле за работой следили и дирекция, и артисты, а главное — публика шла на цирковое представление, а не на борьбу.

Отец записывает: «Антре прошло очень гладко. Митя молодец, совсем преобразовался, против Харькова не узнать».

В труппе началось бенефисное время. Перед праздниками сборы были низкие. Нам с отцом также предложили бенефис. Это был мой первый бенефис. Мы стали к нему готовиться.

До нас был бенефис клоуна Русинского, который вызвал много раэговоров. Рушиский на свой бенефис ие явился, так как был пьян. Сборы после этого упали. Тогда все артисты решили поднажать на работу. В воскресенье сбор был приличный. Отец записывает: «Сплошной, чуть ли не с первого шага, фурор. Редко с Бернардо так шла работа. Восторженно принимали антре, за каждую фразу, за каждый намек на злободневные темы аплодисменты. Приглашали на бенефис собравшуюся публику. Если также сочувственно отнесутся к посещению, как аплодировали, то успех гарантирован». О самом бенефисе следующая запись: «8 декабря. Бенефис явился самым удачным в сезоне и по сбору (312 рублей, нам — 58 руб.) и по оправданию афиши. Все в труппе поражены таким сбором в сравнении с другими, Митя старался всеми силами оправдать свой первый бенефис. Нервничал, как никогда, и, правда, провел все свои сцены, новые для него, очень хорошо».

17 декабря такая запись: «Полнейший произвол. По случаю стоянки гроба с прахом в. к. Михаила Александровича и приезда императора все зрелища 19 и 20 запрещены…» 19 декабря: «Тело в. к., оказывается, будет здесь стоять самое большое полчаса и в столицах, кроме императорских театров, все играют, а нам не разрешается ни за какие коврижки. Вот уж именно бессудная земля!» «…ходили ко всей нашей городской администрации просить разрешить играть в воскресенье, но увы, ответ один: в столицах можно, а у нас нельзя».

Дирекция ставила нас на программу через день. Это дало нам возможность побывать в театре. Отец всегда, где бы мы ни были, в свободный вечер посылал нас в театр, часто сам ходил с нами, а потом говорил об игре артистов и о пьесе. В Туле мы видели «Орленка» и «Черные маски» Андреева. Привожу запись отца: «Пошли смотреть «Орленка». Боже, что у них получилось. Ни дать, ни взять наша пантомима. Тот же балаган, только чуть больше мишуры. Днем ходили смотреть «Черные маски». Трудно понятная аллегорическая пьеса, вполне в духе андреевских пьес. Успех средний».

В цирке начались гастроли факира Нэн Саиба. Номер его производил неприятное впечатление. Он прокалывал себе язык, кожу на груди, мускулы, пришпиливал к телу на французских булавках небольшие гири. Его выступление кончалось тем, что на манеже вырывали могилу, он ложился в нее и его засыпали песком. В руку ему давали веревку, которую привязывали к звонку. Его разрывали только после второго звонка. Минут двадцать на манеже шли номера, а он все не бнаруживал никаких признаков жизни. Публика уже начинала волноваться. В середине номера вдруг раздавался резкий звонок.

Раздавались возгласы: «Разройте его!.. разройте!..» Публику успокаивали. Через некоторое время звонок звонил чуть слышно, как будто у звонившего уже нехватало силы звонить громче. Публика начинала, кричать: «Скорее!.. скорее». Бросались на манеж, чтобы помочь разрывать могилу.

Весь номер представлял собою нездоровую игру на нервах. Когда факир вылезал цел и невредим и шел, пошатываясь, ему устраивали бурную овацию. Номер этот назывался «живой мертвец» и сильно анонсировался. Проделывал его Нэн Саиб довольно просто. Как только факира начинали зарывать, он тотчас сгибался и становился в своей могиле на коленки и на руки, таким образом под ним образовывалось наполненное воздухом пространство, которое позволяло ему провести под землею минут двадцать.

После факира начал свои гастроли дрессировщик слонов Джерри Кларк.