На «Баунти» в Южные моря

Хейворд заподозрил неладное, но тут появился Крисчен с саблей в руке и внес полную ясность, строго приказав обоим гардемаринам помалкивать и не сходить с места. Затем он отобрал двоих матросов и удостоил их чести спуститься с ним вниз и арестовать Блая. Этими двумя были, как и следовало ожидать, его главный помощник Черчилль и Томас Беркетт, который участвовал в сборе саженцев под начальством Крисчена и был всей душой предан ему. Кинталу и Самнеру Крисчен велел заняться Фраером, Алеку Смиту — охранять трап за грот-мачтой.

В ночной рубашке и колпаке Блай спал сном праведника, когда в открытую дверь вошли Крисчен и его оруженосцы.

— Мистер Блай, вы мой пленник, — торжественно возвестил Крисчен.

Блай тотчас проснулся и завопил «караул». Он продолжал кричать и после того, как Крисчен приставил саблю ему к глотке. А так как можно было не опасаться, что кто-нибудь из младших офицеров придет на помощь начальнику, и Крисчен вовсе не хотел убивать своего командира, он позволил ему орать. Вот связать беспокойного пленника не мешало бы… Тут выяснилось, что никто из мятежников не догадался сразу захватить веревку, и Черчилль несколько минут упражнялся в красноречии, прежде чем караульный у люка догадался отрезать кусок от линя и бросить его вниз.

Задача Самнера и Кинтала оказалась несравненно проще: когда они разбудили Фраера, который из-за духоты устроился спать на своем рундуке, штурман с испугу забыл, что у него под рукой лежат два пистолета. Не успел он опомниться, как явился вездесущий Черчилль и забрал оружие. Правда, большой роли это не играло, ведь, как потом утверждал Фраер, пистолеты не были заряжены. Самнер и Кинтал отлично знали, что штурман не любил Блая, и обращались с ним довольно любезно. Но когда Фраер решил воззвать к их совести, из этого ничего не вышло. С командиром бунтовщики не церемонились. Причина их гнева особенно ясно видна из ответа Самнера на вопрос Фраера, что они собираются делать с Блаем:

— Посадим этого мерзавца, будь он проклят, в лодку и пусть плывет, посмотрим, сможет ли он прожить на три четверти фунта ямса в день!

Крики Блая разбудили ботаника Нелсона, и он побежал вверх по трапу проверить, в чем дело. Самнер и Кинтал, охранявшие Фраера, грубо толкнули ботаника обратно вниз, сказав ему, что на судне бунт. Из своей каюты выскочил Пековер. Нелсон сообщил ему, что корабль захвачен, на что Пековер удивленно возразил:

— Но ведь мы были еще далеко от берега, когда я сдавал вахту.

Нелсон терпеливо объяснил, что кровожадные дикари с островов Тонга ни при чем, судно захватил ближайший помощник Блая Крисчен. Тут Пековер хотел подняться на палубу, однако бунтовщики были начеку и преградили ему путь саблями. Обескураженные таким отпором, Нелсон и Пековер сели и принялись уныло размышлять, как бы отвоевать корабль.

Тем временем Блая, связав ему руки на спине, вывели на палубу и поставили у бизань-мачты. Ему бы подумать о своем положении, он же первым делом заметил, что рулевой Эллисон оставил свой пост, и по привычке принялся выговаривать ему. Эллисон раньше плавал с Блаем, на «Баунти» попал по рекомендации Данкена Кемпбелла, поэтому он до той минуты держался в стороне от бунта. Но полученный в такую минуту нагоняй до того его разозлил, что он не только вооружился саблей, но и сам вызвался сторожить Блая. Зато второй караульный, американец Айзек Мартин, уже жалел, что примкнул к мятежникам. Он дал пленнику дольку апельсина и вообще обращался с ним так милостиво, что Крисчен заменил его.

Кричать «караул» было бесполезно, но и молчать Блай не мог. С великим красноречием он принялся увещевать бунтовщиков и пугать их жестокой карой, если они не одумаются. Крисчен не мог мириться с подобной кампанией неповиновения, он схватил саблю, пощекотал ею живот Блая и рявкнул:

— Маму, сэр! Ни слова больше, если вам дорога жизнь!

Видимо, Блай прочел грозную решимость в глазах Крисчена, потому что он на время примолк. Источники подчеркивают, что на этой стадии бунта Крисчен был очень взвинчен и неуравновешен; его пылающий взгляд, всклокоченные волосы и искаженное лицо врезались в память многим очевидцам.

Слово маму, которое употребил Крисчен, — одно из многих таитянских выражений, бывших в ходу на «Баунти» долго после того, как корабль покинул Таити. Любители психоанализа, несомненно, сочтут весьма примечательным, что Крисчен в этот напряженный миг употребил таитянское слово, и станут утверждать, что за этим крылось неосознанное глубокое желание вернуться на Таити. Но ведь для такого вывода не надо быть психоаналитиком.