На берегах Альбунея

Хозяева некоторое время колебались выбором субъектов, достойных вековечной чести стать Пенатами дома, и спорили втихомолку между собою об этом, преимущественно на охоте или рыбной ловле, когда находились одни, не опасаясь, что кто-нибудь подслушает их слова.

Они любили детей, но не тем чувством, как любят люди цивилизованные; у диких япигов имелись своеобразные ощущения любви или жалости к ближним. Им казалось, что самое лучшее благо для детей есть не сохранение их жизни, а доставление им могущества и вечного почета памяти из рода в род почти наравне с памятью Пара, – поэтому и весь вопрос тут заключался не в том, с кем менее жаль расстаться, а, напротив, кто им всех милее и кто был всех милее их отцу при жизни, – кто, следовательно, будет ему приятнее и желательнее, как дух-помощник, служебный, подчиненный Пару, а живым людям – как защитник. Ничего не решив, хозяева обратились за советом к своему дяде, брату Лара, упросив его отложить самопогребение до окончания последнего, завершительного празднества их новоселья, и тот, согласившись быть совершителем акта «установки Пенатов», посоветовал предоставить их выбор самому Лару, объясняя, как надо это сделать.

В новой усадьбе на этот раз учреждено скромное, чисто семейное торжество и все оно произошло в стенах дома, без шума, без посторонних лиц, тихо.

Детям сказали только, что скоро придет дед из Лавиния и двум из них наденет серьги, проколет уши для этого.

Дети пробовали приставать с расспросами, «зачем», так как серьги носили только женщины, но их заставили отстать суровым ответом, что «так надо», так «дедушка хочет».

Они боялись операции, но не посмели ни просить об увольнении от нее, ни плакать, а наиболее добродушные в семье старались их уговорить, убедить, что им не будет больно.

Дети боялись деда из Лавиния, потому что это был суровый старик; приветливый со старшими, он к подросткам относился всегда сердито или пренебрежительно.

Наконец этот дед явился на берег Альбунея с целой толпой своих домочадцев и расположился ночевать в новом доме, объявив, что он «совершит свое дело» завтра на заре.

Старшие почти всю ночь не спали, что-то готовили – шили, мыли, чистили; мало спали и ребятишки от любопытства.

На очаге в этот день не стряпали, превратив его в жертвенный алтарь, но ничем не украшая, так как культ у япигов еще не развился в подробностях, состоя лишь из главной сущности.

На заре этого дня дед из Лавиния созвал к себе всех мальчиков семьи, годных стать Пенатами, велел им сесть на землю перед печкой в черте очага, отделенного камнями от остального утрамбованного грунта земли.

На их вопрос «зачем?» старик ответил, что намерен вместе с ними принести жертву дедушке Лару, а на дальнейшие приставания громко крикнул, чтоб делали без рассуждений, что им велят.

Когда молодежь уселась, старик перед каждым из них воткнул в землю очага по одинаковой палочке с навернутой на нее паклей. Эту паклю зажгли перед сидящими, наблюдая, чья скорее сгорит, упадет на землю, в то же время начав делать окликания Лара.

– Кто тебе всех милее, маститый?

– Кто тебе всех приятнее, старец, вином увеселенный?

– Молоком жертвенным смягченный, поведай нам, кого ты избираешь?

– Маслом политый дед, скажи, на кого из внучат падает взор твой?

При этих окликаниях япиги обильно лили на огонь в печке масло, вино и молоко.

Пакля упала прежде всех с палочки одного из сыновей старшего хозяина, а вторым избранником оказался его младший племянник.

Их тотчас вывели из-за камней очага и поставили перед ним.

– Ростом одинаковы... добрый знак! – воскликнул дед из Лавиния.

Ему кивнули, напоминая, чтоб не проговорился.

Из дома выгнали всех ненужных, позволив, однако, им глядеть в двери и окна на предстоящую церемонию, не объясняя, в чем она будет заключаться, чем, конечно, возбудили еще более сильное любопытство.

Окна из матерей мальчиков, не сдержавшись, заплакала, но муж за это прибил ее, увел в лес и привязал там к дереву на все время «дела».

«Избранников дедушки Лара» хозяева и старик из Лавиния стали переодевать в новое платье, какое носили в племени одни взрослые. На их вопросы «зачем?» отвечали, как и прежде, «так нужно».

– Это вам дедушка Лар дарит... стой смирно!..

И одного из будущих Пенатов чесавший ему спутанные кудри отец наградил звонким подзатыльником, после чего вопросы прекратились; прибитый Пенат начал всхлипывать, а его товарищ молчал, надувшись, насупившись, готовясь тоже расплакаться.

Дед из Лавиния срезал им «волосы жизни», чего дети, конечно, не поняли, и сжег в печке, как главный жрец семьи.

Отцы намаслили им головы, завернули их в охотничьи плащи из заячьих шкурок, дали каждому свирель и палку, нахлобучили шляпы из древесной коры и, крепко взяв за плечи, чтобы дети не вырвались, повели вокруг дома снаружи его стен.

Шедший впереди дед вполголоса бормотал слова их обречения, иногда требуя, чтоб мальчики что-нибудь повторяли за ним или говорили в подтверждение вроде: «обещаю» – «буду» и т.п.