На берегах Альбунея

– Он ведь не может, не должен... он закрыт; глаза ему завязаны; в рот вложили предсмертную жертву. Я шел долго около самой лодки, когда вы повезли его сюда. Но ты теперь все-таки видел его? Там темно, ведь; факел, с которым он, говорили, шел на смерть, конечно, догорел, погас... истомился, небось, сидя на одном месте-то, душно ему, да и голод, думаю, точит...

Нумитор ничего не ответил на это, взявшись за камни, чтоб заложить наглухо дверь.

– Но я отсюда слышал, как ты целовал его; он еще жив?

Не выдержав этих приставаний наивного юноши, Нумитор издал дикий вопль прорвавшейся скорби, стал стучать камнем в дверной щит землянки, призывая отца, как живого.

– Мой милый, мой дорогой, безвинно, безвременно замученный, сведенный в могилу отец, услышь мою речь, мою волю, мою клятву при твоей могиле: пока я царствую в племени рамнов, никто у меня не сведет старика живым в землю, ни в почетную яму, ни под порог жилища, ни насильно, ни добровольно; никто не убьет старую мать, не задушит больную сестру; никто не положит никакого человека, – ни латина, ни иноплеменника, – на жертвенный алтарь богов, ни по какому обету, ни по знамению; никто не столкнет мальчика в реку во время разлива. Я клянусь при твоей могиле, отец: если рамны не согласятся все это отменить у себя, я не буду царем; я уйду с моею семьею изгнанником, как уходят самниты «священной весны», – уйду туда, где люди не убивают безвинно своих ближних за то одно, что те стали лишними.

Произнесши клятву, Нумитор торопливо принялся закладывать дверь камнями, а потом зарывать ход к ней.

– Зачем же ты зарыл его? – спросил Эгерий с недоумением, – надо было оставить его живым... или ты зарыл его, как уже последнего? – зарыл потому, что он обречен? – нельзя тебе его открыть, развязать ему глаза, взять оттуда? – рамны дадут тебе клятву, какую ты хочешь, и за себя и за потомство свое; я теперь жрец; я их заставлю слушаться тебя, а если не сумею, – спрошу у Нессо, как это сделать. Если же ты уйдешь на чужбину, то возьми меня; я боюсь, что альбанцы убьют нас с Перенной.

– Я сам этого боюсь, Эгерий, – ответил Нумитор, расстроенный скорбью, – чтоб не попадаться на глаза Амулию и жрецу Латиара, пойдем со мной к соседям теперь, просить у чужих людей защиты от коварства родного брата.

Перебравшись с острова в альбунейский поселок, они взяли с собою нескольких рамнийских старшин, оставили там Перенну, и отправились к марсам и сабинянам заключать оборонительные союзы против возможных козней альбанцев.

Человек с добрым сердцем, мягким характером, и возвышенными, гуманными стремлениями, великодушный Нумитор, изведав на себе самом и отце грубости Амулия, все-таки не мог ожидать, чтоб тот решился на какое-нибудь слишком жестокое покушение против него или рамнов, ибо трезвый не понимает пьяного, предполагая какую-то логику в поступках того, чья голова непрерывно кружится в полоумном состоянии ненормальных мыслей, возникающих и исчезающих в его мозгу без определенного направления воли и рассудка.

ГЛАВА XXIV Разрушение альбунейской усадьбы

Путешествие нового царя рамнов с его жрецом и старшинами предполагалось совершить не больше, как в полмесяца, потому что на этот раз Нумитор отправился не пешком, а на ослах и волах, с телегою, где лежали захваченные для соседей дары, получше тех, что он нес с собою в первый свой путь прерванный остановкой у Нессо.

Они не зашли теперь на Неморенское озеро, а взяли правее, на Альбу-Лонгу, и провели там день в гостях у Амулия, который оказал брату прием, по-видимому, радушный, и Нумитор не прозрел коварства в его уверениях, чтобы он не беспокоился ни о чем, что без него, конечно, все будет благополучно в оставляемых владениях.

Полмесяца прошло, действительно, в полном мире, и Нумитора уже стали ждать домой его ближние.

В один из этих дней, Акки и старшего сына Нумитора, юноши Лавза, не было дома почти все время с утра. Жена Нумитора, Кальвина, послала их в поле, присмотреть за стадами, потому что в этот день был один из многочисленных мелких праздников; весь поселок пировал у кого-то из жителей на погребении старика или на новоселье, или по иной такой причине.

Солнце уже садилось, когда Лавз и Акка на обратном пути подошли к реке.

Им пришлось идти вдоль берега; поэтому, как ни спешили домой, они успели невольно заметить плывущие вниз по течению окровавленные шкуры и ткани одежд, доски, сундуки и др. предметы, которым в реке не место.

Шедшие решили, что это плывет что-нибудь жертвенное, брошенное Тиберину и др. божествам Альбунея.

Подойдя ближе к поселку рамнов, юноша и девушка набрели на обгорелые бревна и груду мертвых тел.

Альбунейская усадьба горела вдали пред их глазами, объятая пламенем, а по поселку бежали люди по двое, по трое, не отвечая на расспросы, но и без этого дело объяснилось: за бегущими гналась толпа альбанцев, в которой Акка и Лавз узнали Амулия, выкрикивавшего угрозы и ругательства.

Акка и Лавз в ужасе остановились, минутно остолбенев, но затем спрятались в чьей-то маленькой житнице.