На берегах Дуная

Да, да. Он так и сделает. Все порвет и — ничего личного! Какая может быть любовь, когда рядом тысячи людей переносят нечеловеческие трудности, гибнут и умирают, становятся калеками. И как это раньше не смог заметить он всю ложность и безрассудность своих поступков. Нет, нет! Порвать все, порвать решительно и окончательно, выветрить из своей головы этот любовный угар и работать, работать изо всех сил, забыв о личной жизни до конца войны. А закончится война и тогда все придет: и любовь — искренняя, чистая, без стыда и боязни; и личная жизнь — радостная, спокойная, до краев наполненная счастьем.

Приняв такое решение, Аксенов отодвинул стакан, встал, надел фуражку и запахнул шинель. Его охватила уверенность в собственных силах и радостное сознание своей правоты в решении сложного вопроса.

Он хотел выйти из дому, проверить, как идет переправа, но своего намерения осуществить не успел. На крыльце послышались тяжелые шаги, дверь со скрипом распахнулась. Подняв голову, Аксенов узнал инструктора политотдела армии подполковника Крылова. Это был, пожалуй, единственный человек из всего многолюдного коллектива полевого управления гвардейской армии, которого Аксенов внутренне не уважал и даже побаивался.

Коренастый, широкоплечий, с округлым лицом, с рыжеватыми усиками и серыми, в упор смотрящими на собеседника глазами, Крылов с первой встречи еще под Сталинградом не понравился Аксенову. Особенно возмущала Аксенова привычка Крылова во все вмешиваться, обо всем расспрашивать, иронически улыбаясь при этом и посмеиваясь. При каждой встрече с ним Аксенову вспоминался обидный случай, когда Крылов, впервые встретив Аксенова, подал ему записку от Насти, улыбнулся и вызывающе проговорил:

— Ах, это вы тот самый жених Аксенов? Что ж, будем знакомы.

Может быть, случайно брошенное Крыловым словцо принесло Аксенову много неприятностей. Оно надолго прилепилось к Аксенову, и друзья, желая подшутить над ним, часто называли его женихом.

Встреча с Крыловым сейчас была особенно неприятна Аксенову. Он знал, что подполковник будет назойливо расспрашивать о вещах самых неожиданных, по делу и без дела посмеиваться в усы и нагло смотреть своими сверлящими глазами.

Однако ожидания Аксенова не оправдались. Крылов молча подал ему руку, присел к столу, кивнув головой на бутылку, спросил — «твое?» и услышав утвердительный ответ, налил вина в стакан и торопливо, большими глотками, с бульканьем выпил.

— Похолодало как!.. И ветер поднимается, — закуривая, проговорил он.

— Да. Осень, тепла не ждать, — равнодушно ответил Аксенов, настороженно присматриваясь к подполковнику.

— Не возражаешь, я еще стаканчик выпью? Промерз, никак согреться не могу, — совсем миролюбиво говорил Крылов, наливая второй стакан вина.

По тому, как он жадно, большими глотками пил и с наслаждением причмокивал губами, Аксенов понял, что Крылов не только промерз, но и проголодался.

— Чайку бы сейчас горяченького или щей, — часто затягиваясь дымом, мечтательно говорил Крылов, и лицо его стало добрым и приветливым. Даже колючие глаза, и те сейчас потускнели, устало прищуриваясь.

— Вы из штаба? — не зная о чем говорить, спросил Аксенов.

— Нет. Вторую неделю по тыловым частям скитаюсь. Отстал от всего, расскажите, что там на фронте.

— Я вторые сутки на переправе. Обстановку тоже смутно знаю. Наши подошли к Балатону и сильную оборону встретили. Наступление остановилось.

— Да, это неприятно, — опустив седеющую голову, словно сам с собой рассуждал Крылов, — опять прорывать придется. Опять жертвы, потери, кровь. А у каждого жизнь, семья, мечты, надежды. Все ждут конца войны и надеются целыми и невредимыми вернуться домой. Каждый надеется… Надеется, а тут вдруг…

Он устало махнул рукой, не закончив мысли, привстал, расстегнул шинель и тихо спросил, не глядя на Аксенова:

— А у вас есть семья?

Этот вопрос был так неожидан и задан таким участливым голосом, что Аксенов растерялся на мгновение и, запинаясь, ответил:

— Отец, мать, сестренки, братишка. В городе живут, в Поволжье.

— А у меня пятеро. Жена, дочка и три сына. Три! Настоящая диаграмма. Один на голову выше другого.

Крылов, откинув голову, долго сидел в забытьи, видимо думая о детях, о жене.

— Знаете, — встрепенувшись, заговорил он быстро и горячо, — я всю гражданскую войну прошел. Восемь лет с коня не слезал, и тогда мне не было так тоскливо, как сейчас.

— Молодость, видимо, — сказал Аксенов.

— Нет, не только молодость. Было еще другое, более существенное и важное. Вот сейчас мы воюем четвертый год, и мне ни разу не довелось повидаться с семьей. Четвертый год! А тогда… Эх, тогда совсем другое было. У нас в лазарете работала сестра милосердия. Хорошая девушка. Буйная, веселая, сорви-голова! И полюбил я ее, понимаете, так полюбил!

Крылов придвинулся вплотную к Аксенову, обдавая его горячим дыханием:

— Вот у нас часто говорят: война забирает всего человека, на войне нет личного, вся жизнь человека подчинена службе, делу, боям. Чепуха!

Последнее слово он почти выкрикнул, вскочил на ноги и взволнованно прошелся по комнате.