На берегах Невы

Неправильно названная в Собрании Сочинений Н. Гумилева «поэмой», «Баллада об Издателе» не является коллективным творчеством, а сочинена Георгием Ивановым. Им одним.

Ни Гумилев, ни Мандельштам не принимали в ее сочинении ни малейшего участия.

Она явилась для Гумилева и для Мандельштама такой же неожиданностью, как и для меня.

Я присутствовала при первом чтении ее весной 21 года на квартире Гумилева и помню впечатление произведенное ею на нас троих.

Гумилев, пришел от нее в восторг, тут же записал ее и стал читать ее всем, с кем в те дни встречался.

Отсюда должно быть и возникло мнение, что он ее автор.

Я. Н. Блох ошибается, считая Гумилева «основным автором» «Баллады», которую он тоже называет «поэмой». Ошибается он также, считая, что Гумилев придумал для нее и особый размер «молоссы» (?).

«Баллада об Издателе» просто написана размером моих тогдашних баллад, в подражание им, с теми же, как и в моих балладах, мужскими рифмами.

Поднял Блох руку одну —

переделка строки моей «Баллады об Извощике»:

Не подняла лошадь ногу одну —

В Собрании Сочинений Н. Гумилева «Баллада об Издателе» неправильно напечатана с самого начала:

На Надеждинской улице
Жил один
Издатель стихов
По прозванию
Господин
Блох.

Совершенно ясно, что в Балладе с одними мужскими рифмами, всегда рифмующимися, невозможны дактилические рифмы — «улице», «прозванию», к тому же ни с чем не рифмующиеся. Они абсолютно не подходят к отрывчато-барабанному ритму баллады.

Мне, наконец, удалось восстановить в точности всю балладу, которую я и привожу:

Баллада об Издателе.
На Надеждинской жил один
Издатель стихов,
Назывался он Господин
Блох.
Всем хорош — лишь одним плох
Фронтиспис очень любил
Блох.
Фронтиспис его и погубил,
Ох!

Труден издателя путь и тернист и кремнист,

А тут еще титул, шмуцтитул, заставки и титульный лист,
Книгу за книгой Блох отсылает в печать,
Издал с десяток и стал безнадежно скучать.
Добужинский, Чехонин не радуют взора его,
На Митрохина смотрит, а сердце как камень мертво.
И шепнул ему дьявол, когда он ложился в постель
— Яков Ноич! А есть еще Врубель, Рембрандт, Серов, Рафаэль!

Всю ночь Блох

Плохо спал,
Всю ночь Блох
Фронтисписы рвал.
Утром рано звонит в телефон —
На обед сзывает поэтов он.
И когда пришел за поэтом поэт,
И когда собрались они на обед,
Поднял Блох руку одну —
Нож вонзил в зад Кузмину,
Дал Мандельштаму яда стакан —
Выпил тот и упал на диван.
Дорого продал жизнь Гумилев,
Умер не пикнув Жорж Иванов.
И когда всех поэтов прикончил Блох
Из груди его вырвался радостный вздох.
— Теперь я исполню мечту мою,
Книгоиздательство я открою в раю.
Там Врубель, Рембрандт, Рафаэль, Веласкез и Бердслей,
Никто не посмеет соперничать с фирмой моей!..

Кстати, прибавлю еще специально для литературоведов.

В комментариях к экспромту № 393, написанному весной 21 года, сказано, что составителям его не удалось узнать, кто был автор поэмы об «Умеревшем офицере».

Автором ее был Оцуп, тогда же уничтоживший свою поэму, кончавшуюся строками:

И лежит раскинув руки
Умеревший офицер.

Приведу и маленькую справку pro domo suo:

В примечаниях № 398 к Письму Гумилева сказано: и… Стих 18 «(Над Волховом встает луна)», очевидно взято из «Поэмы о Луне» самой Одоевцевой».

Нет. Совсем не очевидно. И даже напротив. Оно никак не могло ни по ритму, ни по содержанию быть взято из «Поэмы о Луне», напечатанной во II-ом номере «Журнала Дом Искусства», а также в моем сборнике стихов «Двор Чудес».

«Над Волховом встает луна» — просто строчка из моего четырехстопного письма, на которое письмо Гумилева явилось ответом.

Добавлю, что строка «Слегка стареющий поэт» взята Гумилевым из его стихотворения памяти Анненского: «Слегка седеющий поэт».

В начале моего «ученичества» Гумилев подарил мне маленький in octavo, очень толстый альбом из пергамента, купленный им, по его словам, еще когда-то в Венеции.