На берегах Невы

Русские всегда прислушиваются к этим вещам. Не прошло много времени, как хирурги уже запрашивали Лутугина по каждой планируемой операции. Это у них стало правилом. Но в одном случае он оказался неспособен предвидеть будущее: когда он сам поступил в больницу с камнями в почках. Надо было срочно делать операцию, и он сказал, что операция должна пройти нормально; но он умер через несколько часов после операции, которая закончилась нормально. Причиной его смерти было внутреннее кровотечение, осложнённое циррозом печени.

Странная история с Лутугиным снова всплыла в моей памяти, когда я столкнулся с трагическим случаем с братьями Пятаковыми.

* * *

Вечером того же дня как был убит Шеллинг, я уехал с фронта. Мне надо было в Петербург, докладывать в департамент, что моя лаборатория разрушена. На пути в Киев я остановился в Луцке, где меня информировали о том, что меня выдвинули кандидатом в депутаты во Всероссийское Учредительное Собрание по мандату Трудовой партии. Выборы по 13-й армии были назначены на ноябрь, и мне предписывалось после Петербурга срочно вернуться на фронт.

В тылу царил полный хаос — резкая противоположность дисциплине и порядку, которые были на фронте. Поезда были забиты дезертирами с оружием и часто пьяными, а военная полиция не могла поддержать даже видимость порядка. То тут, то там коммунисты открыто обвиняли демократическое правительство в защите интересов буржуазии и интернациональных «капиталистических собак». Они призывали к немедленному миру без аннексий и требовали земли для крестьян и фабрик для рабочих. Их речи оставляли глубокое впечатление на некоторых слушателей, которые хотели побыстрее домой… и гори всё огнём. Несмотря на полный хаос на транспорте, продуктов было навалом. Можно было купить чего угодно в магазинах и ресторанах по вполне умеренным ценам. Никакого голода, холода и экономического спада, на которые потом стали валить необходимость прихода к власти большевиков. Вот когда пришли к власти большевики — вот тогда всё, как корова языком слизнула. И возник страшный голод и холод, и кровь, и весь этот кошмар наступил буквально сразу, как только они пришли к власти. Можно сказать, что это был сплошной кошмар, который никогда потом не кончился.

Что было осенью 1917 года, так это усталость от войны и жажда мира. Однако войска в основной части были верными правительству и оставались на фронте. Трусы слушали большевиков и становились дезертирами, и ехали домой самотёком, делая, так сказать мир, для себя лично.

Киев, весёлый и всегда нарядный город, всегда был как во время ярмарки. Хорошо одетые, весёлые люди наполняли Крещатик. Конец сентября 1917 года, в Киеве, кроме отдельных мужчин в полевой военной форме, не было никаких внешних признаков войны и революции. Открытые лавки на улицах города ломились под тяжестью фруктов и овощей. Цветы благоухали, всех цветов и оттенков. В воздухе, несмотря на осень, пахло любовью. Юноши и девушки галдели в переулках и открытых кафе.

* * *

Я зашёл в штаб фронта, где мой друг, Михаил Майданский был начальником медицинской службы Юго-Западного фронта. Мы не виделись с ним больше года. Он жаловался мне на искреннюю наивность украинских националистов, их самолюбие и политическую близорукость.

Эта националистическая близорукость угрожала будущему демократической России.

— Эти политические дешёвки, — сказал он, — Отказываются посылать хлеб и продукты в Сибирь. Это преступление, и при этом они заявляют, что они либералы и верят в демократию. Это так смешно, что просто плакать хочется.

Я упомянул, что собираюсь зайти к Пятаковым.

— Да интересная семейка.

И он рассказал мне, что отец-Пятаков умер несколько лет назад. Он сам выбился в люди. Сначала он был бригадиром на сахарном заводике. Затем он открыл свой заводик и развился до такой степени, что стал самым крупным сахарозаводчиком на Украине и одним из самых богатых людей в Киеве. Однако старик жил скромно и оставил состояние своим трём сыновьям.

— Старший Николай ведёт отцовский бизнес. Средний, Григорий, стал воинствующим большевиком и шляется по тюрьмам. Он ненавидит старшего брата и их нелюбовь — взаимная.

Говорят, что в большевизме Григория больше эмоций, чем логического рассуждения. Своего рода отдушина. И я почти ничего не знаю о младшем Михаиле.

— Это мой друг, — ввернул я, — Это он попросил меня зайти к нему домой, если я поеду через Киев.

Михаил был моим соседом по лабораторному столу в зоологической лаборатории Петербургского университета. Очень высокий, под метр девяносто, с длинными русыми волосами, с усами и бородой он напоминал типичного Чеховского героя. Он был молчун и отличный работник. Я знал, что его отец очень религиозен, и был удивлён материалистическими убеждениями Михаила.

— Будь осторожен, — предупредил меня Майданский, — И не натолкнись на Григория. Я только позавчера встретил его в публичной библиотеке, и он до сих пор ещё в городе. Иногда, когда он в городе, он останавливается в их доме, мне кажется, чтобы досадить Николаю.

Таким образом, я отправился к Пятаковым. Майданский подвёз меня к дому.