На берегах Невы

В то время лично у меня не было способности медитировать на темы жизни. Я больше был по части спорта и приключений. И это было шоком для меня, встретить такие торжественные мысли у мальчика, который был младше меня.

Он продолжал ещё более серьёзно: «Давай подружимся. Это очень грустно жить в одиночестве, как живу я». Он глубоко вздохнул: «Я страшно одинок….. Представляешь, вчера мама дала мне нагоняй. Мне захотелось заплакать, но я не стал. Я спросил её: «Мама, зачем жить? Для чего мы живём?» А она рассердилась: «Не надоедай мне своими дурацкими вопросами», — сказала она. — Ты не понимаешь вообще, о чём ты говоришь».

Он пожал плечами и выглядел обиженным.

— Пожилые люди странные. Поверь мне, они часто делают нам больно. Я ведь знал, о чём я спрашиваю, скажешь, нет?

Он возбуждался по мере того, как говорил. Он улыбнулся мне и продолжил:

— Но по утрам, когда все в доме спят, я не сплю, а думаю. Я всё время думаю. Я смотрю из окна на голубое небо и думаю, почему оно голубое, а не зелёное? И что позади неба? Звёзды? Тогда, что позади звёзд? Ещё больше звёзд? А ещё дальше? Еще больше звёзд? Должен быть конец всему этому? Ты видишь, я никогда не плачу, но иногда мне хочется плакать, когда я смотрю на небо, бесконечное небо. Моя сестра, которую зовут Лиза, всегда надо мной смеётся. Однако, хотя она и старше меня на четыре года, она довольно глупа. Она никогда ни о чём не думает. Она любит спать, есть и танцевать. Ты знаешь, я могу не есть. Эти летом, когда матери не было, я не ел два дня. Одна нянечка обычно говорит: «Если ты не будешь есть, то ты умрёшь». Однако я не умер.

Внезапно он вскочил с места, мы сидели на скамеечке, и спросил таинственно:

— Ты хочешь, чтобы я тебе показал?

Он взял меня за руку и потащил за собой.

— Пойдём быстро…. Ты увидишь….

Он увёл меня в заброшенный угол сквера, в который никто не ходил. Руками он раздвинул ветки.

— Взгляни…, — но его слова потерялись, невысказанные.

Я озадаченно смотрел. Между кустов лилий были посажены герани, он посадил их тайком. Но чья-то рука нашла их и вырвала безжалостно с корнем. Он не проронил ни слова. Он просто стоял там, убитый и ошеломлённый. Затем он отвернулся, и закрыв лицо руками, горько заплакал.

Это было начало моего знакомства с Николаем Шторнбургом.

С этого времени мы часто были вместе на школьных переменах, вместе перекусывали и разговаривали. На самом деле, говорил всегда он, а я только вставлял пару слов по случаю. Он очень много читал. Он знал Толстого и Достоевского наизусть и анализировал их удивительно ясно для такого малолетнего мальчика. У него не было друзей кроме меня. Он чурался компании и был погружён, в основном, в свои собственные мысли и чувства. Ничего не интересовало его, кроме идей, которые он впитывал из книг и музыки. Он был прекрасным пианистом. «Я счастлив, — говорил он, — Только когда я играю или слушаю музыку». Но даже в музыке он предпочитал Грига или Скрябина, как будто он сопереживал личную драму композиторов.

Он был сыном очень богатых родителей. Его отец, норвежского происхождения, занимался производством шёлка; а его мать принадлежала к старейшему русскому аристократическому роду; она была очень известна в русской общественной жизни. Они жили на Дворцовой набережной, в самом лучшем районе города. Окна его комнаты выходили прямо на Неву, во всём своём великолепии и огромности.

Не смотря на своё высокое общественное положение, он учился в обычной школе. Николай признался мне, что это было решение его демократического отца, в противовес матери. «Я думаю, он сделал это в пику матушке. Она хотела устроить меня в Правоведческую гимназию».

Хотя мы и были близкими друзьями, я редко бывал у них дома, учась в школе. Я то, что называется, был не вхож. Наши родители были не знакомы. Только после окончания школы, когда он стал студентом университета и начал изучать литературу и философию, я стал частым визитёром в их доме. К этому времени его матушка умерла. Он жил в огромном доме, построенном во время Екатерины Великой, и отремонтированным его отцом. Комнаты были огромные, с высокими потолками и богато отделанными в стиле Людовика Четырнадцатого. Множество слуг и служанок было в его распоряжении. Его отец обожал его и был готов предоставить ему всё, что угодно.

Наши встречи мало чем отличались одна от другой, он говорил — я слушал. Я вспоминаю один свой визит: было послеобеденное время, слуга провёл меня в его комнаты, они были в полумраке.

Николай сидел в глубоком кресле, его глаза были широко открыты и уставлены в пространство. Он молчал, как будто не хотел меня видеть.

— Что с тобой случилось? — спросил я его.

— Ты прервал моё … умирание!

— Пожалуйста, Николай, не умирай, — пошутил я.