На берегах тумана

— Да чего тут отвечать-то?! Мурф был певец, пойми! Склочный человек, заносчивый, кичливый, но — певец. Настоящий, какого в Мире разве что только одного еще можно сыскать. Конечно, Истовые колдовством его хотели усмирить, как и Фунза, только с настоящим певцом даже самый сильный колдун разве совладает? Нет, тут никак не совладать. Умный бы и пытаться не стал. — Она искоса глянула на Лефа и вновь обернулась к охотнику. — Поначалу, небось, вроде и вышло; да только душа его не смогла чужую волю стерпеть, взвилась — вот и выплеснулось из нее вовсе не то, что назначили Истовые. И, может, вовсе не то, что хотелось ему самому...

— Жаль.

Это слово вырвалось до того внезапно, что Леф поначалу даже не понял, с чего это все воззрились на него с таким изумлением. А когда понял, пояснил торопливо:

— Жаль, что мы с ним тогда так... Ухо это... И песню жаль. Не запомнил ее, наверно, никто, жаль, что пропала.

— Да, песню жалко, — согласилась Гуфа. — Поди, вовсе не худшая из Мурфовых песен была, если даже менялью душу пронять сумела. Ну, — вдруг резко обернулась она к Торку, — ты, может, еще о чем хочешь спросить? Ты не мешкай, спрашивай, а то я сама начну дознаваться!

Торк как-то странно ухмыльнулся — вроде бы и не улыбка получилась, а то ли оскал нехороший, то ли просто губы у него свело.

— Да уж спрошу, — сказал он. — Сколько надобно засыпать гремучей пыли в проклятую трубу, чтоб гирька из нее летела далеко и убойно?

Выражение Гуфиного лица уже не различалось в мерцающем свете, однако Леф готов был поклясться, что старуха выпучила глаза.

— Да с пол моей горсти... Там в мешке с зельем хранился этакий горшочек — если им зачерпнуть, то получалось в самый раз. А к чему это?..

— Погоди, — оборвал ее Торк. — Еще не твой черед спрашивать. Скажи-ка, сколько пыли оставалось в мешке, который серые прикопали под твоим очагом?

— Да раза на три от силы. А к чему?..

— А к тому. Я, конечно, об этом зелье знаю только из ваших с Нурдом рассказов. Нурд вроде говорил, что чем плотнее заколачиваешь его в трубку, тем больше получается грохоту и тем дальше улетает гирька. Так?

— Ну, так.

— А труба (она хоть и железная, но не шибко крепкая на вид) все же остается целой, так?

— Ну, так. Да чего ж ты?..

— А того. Ты, старая, теперь очень хорошо подумай да и ответь: достаточно ли было тех полутора горстей пыли, что оставались в мешке, чтобы аж этак разворотить твою землянку?

Конечно, лучинный огонек совершенно случайно погас именно при этих словах охотника. И все же Лефу сделалось не по себе. Вышло так, будто лучина погасла от страха. Чушь, конечно, лучины бояться не умеют... Но ведь, к примеру, и Ларду мало что напугать способно, а когда смутно различимые лица канули в ожидаемую, но все-таки показавшуюся внезапной тьму, девчонка ойкнула и судорожно вцепилась ледяными пальцами в Лефов локоть. Только, наверное, испугала ее не похожая на дурное предзнаменование гибель света — просто Ларда сразу поняла жуткий смысл родительского вопроса. И Гуфа сразу сумела разгадать этот смысл, она тоже испугалась, да не на шутку — иначе отчего бы так дрожать ее голосу?

— Ты думаешь... Думаешь, они смогли...

— Да не думаю я — знаю. — Торк казался совершенно спокойным (оно и понятно: у него было время осознать новости и привыкнуть к ним). — Солнца за четыре до вчерашнего серые пригнали к той заимке, что на Лесистом Склоне, две телеги — не то из Черноземелья, не то откуда-то ближе. Нескольких наших мужиков послушники подрядили сволакивать с телег и перетаскивать через заимочную ограду нелегонькие тюки — тюки эти пылили и мазались черным, словно были в них толченые уголья. Причем мужикам-таскунам велели быть наготове: скоро понадобится вынимать все тюки обратно. И в ту же пору тамошний старший брат похвалялся, будто опять-таки Бездонная так страшно покарает хулителей, засевших в бывшей Первой Заимке, что даже в самых дальних общинах услышат грохот и почувствуют, как вздрогнет земля.

Он замолчал. Остальные тоже молчали. Леф слышал лишь трудное дыхание Ларды — девчонка словно бы только что на крутую горку взбежала. Потом Торк спросил:

— Как думаешь, старая, откуда бы это они?.. Может, Древняя Глина?

— Древняя Глина... — Гуфа выговорила это, как обычно выговаривают бранные словеса. — Древняя Глина...

Ведунья прокашлялась и вдруг принялась монотонно бормотать:

— ...Еще в неуважении красного цвета уличены мною пастух общинного стада Логт и его женщина Вута, и его же малолетние дети. В утро давешнего праздного дня сам я слышал, как упомянутый Логт, против воли Всеужасающего ковыряясь на своем огороде, говорил: все послушники и все старшие над ними — лукавые лодыри; они-де потчуют нас страшными сказками, чтоб мы потчевали их брюквой да патокой. А баба его говорила: выдумали-де назначить праздный день в самую огородную пору. И еще говорила: не то дурни они, не то нарочно хотят нам голодной зимы, а только пусть им — это она о носителях красного цвета говорила — пусть, значит, им каждый кусок зимой поперек брюха станет. А малолетние их дети слушали и увеселялись противным для уха смехом...