На берегах тумана

Ларду он больше не видел — даже мельком девчонка ни разу не попалась ему на глаза до самого ухода во Мглу. Если Торкова дочь пряталась (а скорее всего, так и было), то особой изворотливости это занятие от нее не потребовало: старая ведунья словно нарочно взялась ей помогать. А собственно, почему «словно»? Наверняка Гуфа умышленно держала Лефа поближе к себе и подальше от Ларды — по крайней мере, так казалось самому парню. И правильно. Вон прошлой ночью и старуха, и Торк доверились тебе, оставили наедине с девчонкой для душевного разговора — хорошо же ты попользовался этим доверием! Еще и хватает совести сваливать вину на Ларду (пускай не вслух, но ложь самому себе ничуть не лучше лжи для других). Мало ли что выдумала взбалмошная девчонка! Ты был должен, обязан защитить ее от ее же глупости. Не смог ли, не захотел — вина одинакова. Твоя вина, не ее. Так что правильно скупятся на слова и улыбки, отворачиваются, сторонятся, не считают своим... Ларда... Хон, Витязь, ведунья... Раха... Торк... А в том, родном Мире после смерти родителей много ли найдется людей, один неприязненный взгляд которых способен вывернуть душу? Рюни, конечно. И господин Тантарр. Ну, может, еще высокоученый эрц-капитан. Вот тебе и год против лет...

Да, после Лефова рассказа Гуфа не дала парню ни единой возможности заняться чем-нибудь сообразно его разумению. Помолчав да повздыхав, ведунья вдруг заявила, что хочет спуститься к Старцу. Вместе с Лефом. И что Торку бы не худо сходить с ними, а потом — коли не передумал — остаться караулить подземный лаз. «Если не поздно еще», — проворчал охотник, но Гуфа буркнула: «Не поздно. В обители, кроме нас восьмерых, Старца да этого (кивок в сторону повизгивающего во сне послушника), никого нет».

Спускались молча, гуськом — каждый при лучине, Леф без меча, но с бивнем на культе левой руки, а Торк со своей шипастой палицей под мышкой. Так же молча постояли над Старцевой ямой, рассматривая полоумного объедка; а тот, запрокинув грязное волосатое лицо, бессмысленно таращился на огоньки лучин. Что-то примерещилось Лефу в его блеклых слезящихся глазах, какая-то неестественность, странность. Или напомнили кого-то эти глаза? Но чем дольше парень вглядывался да вдумывался, тем отчетливее ему казалось, будто странность Старцевых глаз ему именно примерещилась. Глаза как глаза. Полоумный как полоумный. Уже почти убедив себя в этом, Леф ненароком покосился на Гуфу и обомлел, перехватив ее напряженный ожидающий взгляд. Обомлел до того, что вдруг нагнулся к самой решетке и спросил на арси:

— Ты кто?

Старец вздрогнул, будто его палкой ударили. И все. Леф выпрямился, вздохнул.

— Не знаю, — ответил он на немой Гуфин вопрос. — Может, он и впрямь из-за Мглы, — Нурду виднее. Только уши-то у него не проколоты... Может, он из горных идиотов, или с Ниргу, или еще до граничного возраста сюда угодил. Или еще до того, как завелся обычай отлучения от человечества (говорят, такое лет через пятнадцать после Катастрофы начали делать), — хотя это вряд ли. Не мог он столько прожить.

— А тот... Ну ведун тамошний — Хруст или как его? — спросила Гуфа. — Он-то прожил?

— Я же говорил: он зелье против смерти выдумал и все время его пьет.

А Торк сплюнул под ноги (кажется, он лишь в самый последний миг передумал плевать сквозь решетку) и процедил, почти не разжимая зубов:

— Может, хватит этаким зрелищем поганить глаза?

— Хватит так хватит. — Гуфа с видимой неохотой отвернулась от ямы.

А когда они уже начали подниматься прочь из пещеры, вдруг сказала:

— Ежели ничего плохого не приключится, вечером пойдем во Мглу. Втроем пойдем: Леф, я и еще Старца прихватим с собою.

Когда Леф и Гуфа вернулись в очажный зал, женщины уже не спали. Мгла Бездонная знает, что за это время рассказал им Нурд, только Мыца поглядывала на парня с явной опаской; Раха же подозрительно шмыгала носом и прятала от него набрякшие красные глаза. Обе ни слова не сказали парню, и он мысленно горячо возблагодарил их за это.

Едва отдышавшись после подъема, Гуфа принялась готовиться к ведовскому действу: возвращать одному из глаз Витязя обычное человеческое зрение. Она почти до изнеможения задергала Лефа и женщин мелкими поручениями, а когда все уже было готово, вдруг велела парню улечься прямо тут же, в зале, и спать до вечера: ночь-де предстоит куда хуже прежней, и силы надобно поберечь. Леф было заартачился, но старуха уперла в него тяжкий взгляд наливающихся светлой голубизной зрачков, приступила ближе, поднимая вровень с Лефовым плечом дубинку... Парень не успел увернуться от людоедского оружия и на какой-то миг потерял способность думать, видеть и чувствовать. Даже не на миг — на кратчайший осколок мига. А когда утерянные способности вернулись к нему, почему-то оказалось, что он лежит под стеной на мягком меху, очаг почти прогорел, а из прочих людей в зале остались только Гуфа и невесть откуда взявшийся Торк. Леф забарахтался, пытаясь встать, и ведунья сказала:

— Проснулся? Ты вовремя проснулся, уже вечереет. Садись к огню, поешь, да и пойдем потихоньку.