На берегах утопий

“Участь Электры” мне сто лет назад рекомендовал Владимир Богатырев. Но трилогия такая толстенная, что я ее в стопку книг всякий раз подкладывал вниз, таким образом откладывая “на потом”. Но раньше, чем наступило это “потом”, про О’Нила напомнила мне дочь Наташа. Очень своевременно, потому что пьеса совпала с моим внезапным увлечением Магриттом. Ни мне, ни Бенедиктову он вроде не близок, но в Брюсселе я пошел в потрясающий музей, и его картины неожиданно произвели на меня сильное впечатление. На сцене нет этих картин, но импульс шел оттуда.

В свое время я прочитал “Луну для пасынков судьбы”, и она вызвала у меня шок. Но на сцене O'Нила я раньше не видел, только фотографии спектакля “Любовь под вязами” Александра Таирова в Камерном театре. Да еще когда-то разбирал со студентами отрывок из пьесы “Анна Кристи”.

Сперва я долго читал неподъемный перевод 60-х годов. Два с половиной месяца мы с Инной Савронской сидели над пьесой, обложившись словарями, и пытались сделать свою редакцию. Потом я наконец сообразил, что есть Сергей Таск, который переводил “Тома Сойера” для Джона Крэнни и “Доказательство” для Кшиштофа Занусси, и обратился к нему. Мы оговорили сокращения, вернее, “спрессовывания”, потому что пятьдесят лет назад одну мысль доносили на трех страницах, а сейчас достаточно одной. Сергей сделал превосходный новый перевод.

Воспринимать пьесу “Траур – участь Электры” (так было в прежнем переводе) как произведение о Гражданской войне в Америке – трудно, хотя для нее очень важен перелом, который произошел в те годы в этой стране. Но с тех пор прошло много лет, поэтому взгляд у меня на ту историю сегодняшний.

Я был очень увлечен пьесой, ее надрывом, и казалось, что мне она в данный момент очень подходит. В основе истории – древнегреческие мифы. Но отражения античной трагедии дают возможность увидеть нас сегодняшних. И сегодня существует рок в античном понимании слова, рок, с которым невозможно сражаться, но человек, несмотря ни на что, пытается вырваться из его власти. Возможно, благодаря этому история Электры вдруг и совершенно конкретно начинает задевать нас.

Так задел меня, оставил неизгладимое впечатление венгерский спектакль, который играли в филиале МХАТа, “Любовь моя, Электра” Ласло Дюрко. Я видел его в юности.

О'Нил, думаю, писал о том, что людская свобода порой рушится под натиском сил, которые противостоят человеку, и о той силе, которая нужна, чтобы все-таки идти своим путем. Касается меня и тема освобождения от воспоминаний. Лавиния пытается забыть – колоссальный самообман человека, который хочет начать жизнь заново. Античная трагедия становится отзвуком катастрофы, а трилогия О’Нила оборачивается гротеском.

Я воспринимаю О'Нила как пост-Чехова. У меня выстраивается цепочка: Чехов – О'Нил – Олби, и я часто повторял на репетициях: “Это нужно играть как Олби”.

Олби – один из моих любимых драматургов, у него тот же метод – все выворачивать. Чехов вывернул, О'Нил выворачивает еще раз, а Олби – трижды. Мне кажется, у О'Нила и Чехова есть общая тема: семьи несчастны, но люди в этом не виноваты. У О'Нила все еще объединено какой-то общей утопией. Таким образом, эта пьеса продолжает некую мою линию в РАМТе: “Эраст Фандорин” Акунина, “Берег утопии” Стоппарда, “Алые паруса” Бартенева и Усачева.

В “Участи Электры” герои мечтают об островах, которые невозможно достичь, хотят вырваться за пределы самих себя. У О'Нила эта тема сильно звучит: упорство есть практически у всех героев. Сейчас нам это очень нужно: в нас не должно умирать упрямство.

У всех героев пьесы есть мечты, цели и надежды, совершенно несбыточные. Все ищут выхода. А выхода нет. Именно в этом подлинная мощь трагедии. Она обязана заканчиваться жестоко и резко.

Я понимаю, что ситуация в данном конкретном случае и в более широком смысле – безвыходна. Но, как ни странно, мой позитив связан с этой безвыходностью. Когда мы понимаем, что ситуация неразрешима и не разрешится, – только тогда начинаем жить.

У Бетховена есть фраза: “Жизнь есть трагедия. Ура!” В этом парадоксе заложена потрясающая сила. В творчестве – как в жизни: внутренне свободным можно стать, только осознав полную безвыходность положения.

История семьи очень важна. Где-то я прочел, что в мелодраме все чувства идут вниз, а в трагедии – вверх. Нам нужно было добиться, чтобы “шло вверх”, чтобы было серьезнее, чем просто история семьи. В этой пьесе идет битва людей друг с другом и с самими собой – за сохранение себя, без учета интересов другой личности. Дед, пытаясь противостоять обстоятельствам, а по существу, из ревности разрушает свой дом и строит новый. И дальше история каждого поколения идет по тому же сценарию.