На берегу неба

После восьми лет жизни на даче город показался мне адом. Господь вернул нас в этот ад, чтобы мы, наконец, увидели мир и свое в нем место без прикрас. Господь вернул нас сюда, чтобы Фрося забыла собаку-пугало и встретила Грея. Собаку, которая дала ей увидеть мир по-другому: в аду – увидеть мир прекрасным и добрым. Потому что собаки многое значат для детей почему-то (я уже забыл почему, хотя знал, когда был ребенком). А Грей не просто собака. У него есть душа. Вот, сейчас уже март, я отрываюсь от сочинения этого рассказа и выхожу на лестницу покурить. Грей на своем месте, на площадке восьмого этажа. Слышно его дыхание. Ровное, глубокое. Так дышат во сне спокойно и правильно живущие люди. Он может спать возле двери квартиры, откуда вышел когда-то в мир. Никто никогда не трогает его, хотя в подъезде живут очень разные люди. Но все они, даже человек, который по ночам писает на стены, чувствует, что Грей – не просто собака. Грей – святой.

Он стал святым не сразу. Поначалу он был просто собакой, жизнь которой не слишком удачно сложилась – домашним любимцем, которого в один день выставили за дверь, когда в семье появился ребенок. Колли, слишком длинная шерсть, скатывающаяся в пыльные комки. Аллергены. Я помню, как встретил его однажды на Звездном бульваре, совершенно несчастного. Он брел под мелким дождем в своей протертой до голой кожи шубе, поглядывая на собак, прогуливающихся с хозяевами по аллеям. Поглядывая, значит, на тех, кому повезло, чьи хозяева вовремя вырастили детей или даже вовсе их не имели в силу обстоятельств жизни или принципиального эгоизма, весьма снисходительного, кстати, к собакам. Видно было, что ему жаль себя и хочется заплакать. Что он и делал, кстати, в ту пору: иногда скулил жалостно, выпрашивая еду, иногда позволял себе тявкнуть, настаивая на том, что он отверженное и несчастное существо, заслуживающее внимания. То есть вел себя как большинство брошенных собак.

Но, когда мы вернулись в город, чтобы, оправившись от собственного несчастья, начать здесь новую жизнь, – Грей был уже совсем другим. Я не знаю, как в собачьем мире созревают духовные решения. Не знаю, кто наставлял и наставил его на путь истинный. Но он больше не был жалким, брошенным существом. Он стал задумчивым, безмолвным, полным внутреннего достоинства аскетом. Я знаю, что он любит далекие одинокие прогулки. Знаю, что хозяева несколько раз пытались пригласить его обратно в дом – но он не пошел, понимая, что будет мешать им. Он не держит зла на ребенка, который потеснил его в мире, и, кажется, благодарен судьбе за то, что с ним произошло и что позволило ему так далеко продвинуться в понимании сущности вещей. Мне кажется, ему надоело быть просто собакой. Возможно, он готовится стать человеком в будущей жизни. Готовится к превращению.

Возможно, все мы непрерывно готовимся к превращению: даже тот человек, который по ночам писает на стены. Он готовится стать собакой. Многие из нас, я думаю, станут собаками: бродячими или комнатными, бастардами или породистыми, злыми, добрыми, умными, верными, похотливыми. Некоторых может постичь участь Долли. А у других будет даже не то чтобы собачья, а вполне даже сносная жизнь. Но не человеческая. Потому что как люди в прошлой жизни они не удались. И Господу нет смысла с ними возиться.

Грей слышит, как я шуршу спичками, просыпается и подходит поздороваться. Тычется в руку сухим носом. Я говорю ему:

– Привет, братец.

Фрося зовет его «Греюшка» и играет ему на губной гармошке.

Вчера я спросил ее, желая проверить кое-какие свои догадки: Gde Dolly?

Она повертела головой, силясь понять, в чем смысл вопроса, а потом ушла, так ничего и не вспомнив. Тем самым давая мне понять, что глупо фиксироваться на том, чего давно нет, ибо в жизни в принципе нет ничего, кроме сплошной череды превращений…

Бульвар