На берегу незамерзающего Понта (СИ)

Таня успокаивала себя тем, что они все имеют право его винить. Собственно, она тоже иногда скатывалась за ту черту, когда обвинять кого-то в своих несчастьях проще. Полины больные глаза заставляли искать виноватых. Но каждый раз, слыша причитания Галки, Зорина останавливала себя. И останавливала ее. Ничего хорошего в правде нет, правда — это груз, который придавливает к самому дну. Ее правда не позволяла ей ни говорить, ни молчать. И она успокаивала себя тем, что это все нужно просто пережить.

Время сгладит. Позволит забыть. Отпустить.

Но два месяца тишины в доме обезнадеживали.

Когда раздался звонок, Татьяна Витальевна удивленно покосилась в окно — кого еще могло к ним принести? Жили тут втроем практически отшельницами. Разве когда Генка заскочит. Бдительный рабочий бдел котел, как Зорила бдела собственную дочь.

Несколько раз приезжала Лёлька, и даже с ребенком. Но визиты этих двух торнадо в юбках, которые обычно создавали вокруг праздничную атмосферу, в этот раз обстановки не разрядили.

Лёлька орала, психовала, что-то вопила про брошенную консерваторию и, в конце концов, уехала не солоно хлебавши, лишь разобидевшись на вселенскую несправедливость, и бросила напоследок что-то вроде риторического «я же говорила».

Но звонила, тем не менее, исправно. Если бы только Полина хотела ее слышать.

Дима держал слово. Он вновь стерся из ее жизни, будто его и не было. И не было бы, если бы не дети.

И, тем не менее, фигура, угадывавшаяся за калиткой в этот февральский солнечный день, определенно была мужской — судя по торчащей макушке. Татьяна Витальевна крикнула в ничего не ждущую тишину дома: «Я сама открою!» И поставила свой кофе на стол, выбираясь из кресла. Торопливо оделась в коридоре, сунула ноги в разношенные ботинки, в которых бегала всегда к воротам.

И вышла во двор.

Ожидая каждый день дурных новостей или неприятных неожиданностей, учишься их предупреждать. Лучше пусть она первая. Лучше пусть в нее пальнет, чем в кого-то еще в этом доме. Потому что если это опять от Милы или от Димы, то эффект будет похуже ядерной бомбы.

Но за дверью стоял незнакомый мужчина преклонных лет и примечательной наружности — похожий на писателя девятнадцатого века — с густой седой бородой, волосами почти по плечи, зачесанными на прямой пробор. И в круглых очках, делавших его лицо совершенно добродушным. Тем не менее, брови его были нахмурены, а губы — плотно сжаты.

Татьяну Витальевну он смерил очень серьезным взглядом и наконец проронил совсем не куртуазно, не соблюдая политеса:

— Полина Зорина тут живет?

— Д-да… — растерянно проговорила Татьяна Витальевна, — это моя дочь.

Он недолго пошамкал губами. А потом внезапно кивнул головой, сменив переключателем программу:

— Позвольте рекомендовать себя. Аристарх Вениаминович Фастовский. Мне необходимо переговорить с Полиной.

Татьяна Витальевна икнула, не успевая за его переменами. Но посторонилась, пропуская во двор.

— Да-да, конечно… А-аристарх Вениаминович. Проходите, сейчас я вас проведу.

В прихожей он молча разулся, повесил доисторическое пальто в клетку на вешалку. И проследовал за Зориной к Полиной комнате.

Татьяна Витальевна постучала в дверь, не представляя, чем там может заниматься ее несчастный ребенок, и крикнула:

— Поля, к тебе приехал Аристарх Вениаминович!

Дверь открылась довольно быстро, и Полина недоверчиво посмотрела на явившегося Фастовского.

— Здравствуйте, — запоздало сказала она.

— Я могу войти? — приподнял бровь профессор.

— Здесь не убрано, — Полина вышла из комнаты. — Идемте в гостиную.

— Может быть, чаю? — спросила зачем-то мама. Совершенно неловко и как-то враз — устало и беспомощно.

— Нет, спасибо, — отозвался Фастовский.

— Тогда я вас оставлю, — не без облегчения кивнула она и скрылась на кухне.

Поля потопталась на месте, уныло зыркнула на непонятно зачем свалившегося на ее голову преподавателя и направилась в гостиную, чувствуя затылком, как недобро он глядит на нее. Он, между тем, шел следом, не отставая и периодически покашливая.

Оказавшись в комнате, Фастовский оглянулся по сторонам и, не спрашивая, сел в кресло.

— Ну-с, — брякнул он, глядя на Зорину.

— Если надо, я сама заберу документы, — в тон ему сказала Полина.

Профессор вскинулся и наградил ее таким взглядом, от которого если бы и хотелось что-то еще сказать — словами бы подавилась.

— Стало быть, это правда? Вы бросили академию?!

— Я поняла, что не хочу быть музыкантом.

— Какая чушь! — рассердился Фастовский. — Павлинова вас отмазывает два месяца! Два! Умудриться надо успешно отмазывать человека, который не явился на сессию! А когда сегодня я припер ее к стенке, раскололась! Но это же полнейшая чушь!

Оставалось только представлять себе, как извращенец Аристарх припирал к стенке Лёльку.

— Я не буду ничего сдавать. Отчисляйте, — пробормотала Полька.

— Вы это серьезно?! Полагаете, я за этим приехал?

— Я не знаю, зачем вы приехали.