На берегу незамерзающего Понта

— Мне никогда не приходило в голову, что буду ревновать тебя не к мужикам, а к музыке.

— К музыке глупо ревновать, — очень серьезно проговорила Полина. — Музыка — это навсегда.

— Неужели? — пожал плечами Стас. — Я говорил, что тебе надо вызвать такси. Я не успею.

— А! — она понимающе кивнула и потянулась в карман джинсов за телефоном. — Не проблема.

— Ты ведешь себя так, будто я на пару дней уезжаю, — совсем мрачно констатировал Стас. — А у тебя совсем нет проблем.

Полина резко подхватилась и в два шага оказалась рядом со Стасом.

— У меня есть одна проблема, — проговорила она, обняла за талию и заглянула ему в глаза. — Я не знаю, как не доставлять проблем тебе. Я рано-рано утром буду в Скайпе, да? Каждый день, хочешь?

— Я хочу, чтобы ты все бросила и прилетела. Очень хочу.

Но вместо ответа она зарылась лицом в мягкую ткань его халата, чувствуя совершенную безысходность, в которую сама себя загнала.

Безысходность, из которой выход один — собрать сумку и к матери, в Затоку.

Туда, где из коттеджа слышно, как шумят волны, и по берегу бродят нахальные жирные чайки. А если подняться на чердак, то в слуховом окошке видно, как тонкой линией горизонта разделена бесконечная синь на небо и на воду.

Как многие аборигены, Полина довольно спокойно относилась к морю и к походам на пляж. Проведя там все детство и школьную юность, теперь ей нередко было жаль времени, потраченного на пустое валяние. Кроме того, такое времяпрепровождение заканчивалось поеданием всего подряд — такой разыгрывался голод, а в конечном итоге несколькочасовым сном.

Лёлька в глаза называла ее балдой, но Полине нравилось проводить каникулы так, как она их себе распланировала.

Вставать в шесть утра, чтобы пообщаться со Стасом. Потом все же доходить до моря, чтобы поплавать около получаса. Возвращаться к завтраку как всегда с ежедневным новым изыском, приготовленному Галиной, честно признающейся, что на Польке и Татьяне Витальевне она ставит эксперименты. Впрочем, те не жаловались.

Несколько часов отводилось занятиям. Фастовский с миной, подразумевающей, что переводит ее на следующий курс очень большим авансом, накатал ей самую безжалостную, пальцеломную программу на лето. Рахманинов, Лист и Метнер на десерт.

Вторая половина дня, как уже бывало и раньше, обязательно сама покажет, чем и кому заниматься. И немногочисленные отдыхающие умели озадачить всех, в разгар сезона — и подавно. Угодить им было крайне сложно, даже если исполнялась любая их прихоть. Но как бы ни старался — исполнял не так. Мать часто нервничала и уходила курить на задний двор, где традиционно бухтела, как обязательно после сезона всё бросит, продаст к чертям и уедет в Таиланд. Полина посмеивалась, слушая эти угрозы с самого детства и зная, что никогда они не будут исполнены. На самом деле Татьяне Витальевне нравилась ее жизнь в постоянном движении, в заботах, в обустройстве быта. Без ежедневной круговерти она чахла и впадала в мрачную меланхолию.

В самого начала каникул стала проситься в гости Лёлька. Но ближайшие дни и даже недели у матери не было ни единого свободного места. Лёлька канючила, Полина терпеливо объясняла, понимая, чем обернутся эти дни общения с подругой.

И все же это были настоящие каникулы, отпуск, отдых, когда можно было себе позволить хотя бы некоторое время не думать ни о чем и ни о ком, а уплетать за обе щеки Галкины изыски, дрыхнуть, если хотелось спать, или наоборот сидеть до рассвета с книгой или под ноутбуком.

Впрочем, у компьютера зависала чаще. Ночи во всемирной паутине были увлекательней и динамичнее, и порой Полька заставала себя за чтением самых невероятных статей, когда начиналось все вполне с безобидного просмотра записей выступлений знаменитых пианистов.

Каким образом однажды она оказалась далеко за полночь изучающей сообщения о «Мете» в различных сообществах — ответить бы затруднилась. Читала, рассматривала фотографии, слушала — отдельные песни, обнаружила несколько коротких видеозаписей из какого-то клуба. Будто подглядывала. С мыслями о солисте группы и отрывочными звуками его голоса в голове Полина и заснула. А проснулась от бренчанья гитары. Спросонок решила, что показалось. Но оно продолжалось и вынудило ее подняться и подойти к окну.

Посреди дороги стоял Мирош собственной персоной. Этот любитель прогулок электричкой и редкостный зануда, прилепившийся банным листом, сейчас отдаленно напоминал Трубадура из «Бременских…» в красной футболке с гитарой в руках, широко расставивший ноги в лучах утреннего солнца, отблескивавшего на его отросших волосах и образующего вокруг головы ореол. Смех смехом, а играл он вполне серьезно. Что-то бодренькое и с явным расчетом быть услышанным кем надо. Но при этом выглядел спокойным, расслабленным, совсем другим, чем когда находился на сцене.

Увидев ее в окне, оторвал руку от струн и приветственно махнул. Это было вступление.

Запел — и все стало по-настоящему.

Когда твои пальцы убьет артрит,

Ты бросишь свой клавесин.

Когда мой желудок сожрет гастрит,