На берегу Тьмы

В тот день, 15 октября 1916 года, вышли из Рогокюля засветло – Николай был, как обычно, на «Казанце». Конвой из эсминца «Украйна» и шедших за ним в кильватер транспорта «Хабаровск» и миноносца «Казанец» направлялся в то утро в Ревель через Моодзундский пролив.

Конвой с самого утра плотно закутало туманом. Николаю нездоровилось несколько дней, к тому же не выспался – всю ночь вспоминалось то родное Берново, то Катерина, то дети, то покойная мать. Чтобы взбодриться, он поднял повыше ворот буршлата и вышел на командирский мостик. Там дежурил мичман Шакеев, боевой товарищ еще по Порт-Артуру. Рыжий, усатый верзила, одинокий и наивный, как ребенок. Но жесткий и решительный в бою. За год до войны наконец женился, хотя никто уже давно не верил, что найдется девушка, способная отдать свою судьбу в непрактичные и неловкие руки мичмана Шакеева.

– Погода какая мерзкая сегодня… Радует одно – в тумане, может, и проскочим незаметно, – заговорил Николай.

– Не жар ли у тебя? Вид какой-то неважный, – забеспокоился Шакеев.

– Есть немного.

– Эх, сейчас бы тебе горячего чаю с лимоном.

– Ну, это для нас теперь предмет воспоминаний.

– Если только Колчак нам посылку вдруг с Черного моря пришлет? Чем черт не шутит? – подмигнул Шакеев.

– Скажешь тоже! Александр Васильевич сейчас, может, стоит на мостике, а там тепло, хорошо, пальмы на берегу, и вспоминает тебя, Шакеев, какой ты был дурак! – расхохотался Николай.

Шакеев засмеялся в ответ: Колчак и правда разок назвал его дураком, но совсем беззлобно, удивляясь наивности мичмана.

Усилившийся норд-вест принес с собой дождевые заряды. Волнение нарастало. Миноноска шла медленно, уваливаясь влево, и рулевому постоянно приходилось выправлять курс. Тяжелая балтийская вода заливала бак, с шипением уходя в шпигаты.

Показался остров Вормси. Постояв на мостике, Николай понял, что вконец продрог, и решил вернуться в тепло кают-компании.

Матросы, неспешно переговариваясь, курили неподалеку от кают-компании. Один, высокий, усатый, говорил:

– Устал я воевать. По первости по дому тосковал, а потом привык. А теперь – пусто, ничего на сердце нету: ни домой не хочу, ни смерти не боюсь – устал.

Другой, тоже высокий, с красным обветренным лицом, хриплым голосом отвечал:

– Не знаю, что после войны делать буду. Здесь ты ровно ребенок малый, что скажут, то и выполняй. И думать ни о чем не надо – не твоя забота: что я – то Илья, что Евсей – то все.

– Отставить разговоры, – устало прервал их Николай и двинулся дальше. «Если бы вы знали, как я устал, не меньше вашего, ребята! Но распускаться нельзя ни на минуту», – подумал Николай.

Вернувшись в кают-компанию, налил себе стакан обжигающего чая. Рафинада не выдавали уже несколько месяцев. Эх, сейчас бы медку! Николай вспомнил о Колчаке и лимоне и мысленно улыбнулся: ох, Шакеев, растравил же душу! Несколько офицеров-сослуживцев – беседовали, сидя за столом. Инженер-механик старший лейтенант Розенгрен как всегда шутил, разряжая нервозную обстановку.

Внезапно откуда-то сбоку послышался грохот. Электричество погасло. Корабль содрогнулся, хрустальная люстра взметнулась, ударилась несколько раз об потолок, обсыпав стеклом упавших на пол офицеров. Следом донесся зловещий рев разрывающегося на части металла.

– Торпеда! – закричал кто-то.

Офицеры бросились наружу, но двери кают-компании основательно заклинило.

«Вот и смерть моя пришла», – с горечью подумал Николай.

Матросы, которые только что курили неподалеку от кают-компании, схватили кувалды и стали разбивать двери.

«Спасибо, братушки», – шептал Николай.

Выбравшись наружу, Николай почувствовал облегчение: захлебнуться и остаться погребенным в запертой коробке – ну уж нет, лучше пулю. Но сейчас при нем не было ни пистолета, ни кортика – не полагалось. И вот, по колено в холодной воде, Николай почувствовал, что палуба кренится и неумолимо надвигается прямо на него. Вдалеке на мостике махал руками Шакеев, подавая сигналы на «Украйну». Николай упал, что-то бахнуло несколько раз. «Снаряды», – успел подумать он, и тут же что-то взвизгнуло рядом и больно пронзило его бедро: будто какое-то невидимое чудище вцепилось в него острыми зубами, пытаясь выгрызть и сожрать кусок плоти. Одновременно раздался страшный скрежет. Оглянувшись, Николай увидел, как корма, зияя безобразной черной дырой с оборванными краями, отделившись и поднявшись вертикально, стремительно погружалась в воду. Через секунду и нос корабля, на котором был Николай, стал быстро тонуть.

Холодная вода забралась под одежду, омыла, как покойника, но одновременно обожгла и вернула рассудок. Сердце заколотилось, забилось частой дробью.

«Надо всплыть», – пульсировало в голове, но ботинки, заполненные водой, намокшая тяжелая форма тянули вниз: не сопротивляйся, все закончится, никаких страданий, лишь тишина и вечность… Раненая нога немела. «Я займусь этим позже», – подумал он и стал освобождаться от ботинок, погружаясь все ниже и ниже.

Вспомнил слова матери: «Бейся, как волк, как настоящий Вольф, и скорее возвращайся домой!»

«Бьюсь, мама, бьюсь!» – мысленно ответил он покойнице.