На берегу зеленого моря, у подножия желтых гор

Очнувшись, я понял, что бегу. Такое вот занятное открытие. Я бежал, судя по всему, уже долго, потому как грудь разрывала одышка. Наверное, это и заставило сознание вернуться в измочаленное тело. Осмотрел себя на рубашке, у пояса, маленькое бурое пятно. Никто и не догадается, что это кровь. Обычное пятно. Может, просто пролившийся сок. Прохожие не смотрели на меня дикими глазами, что несколько удивило меня. Бегущий с закрытыми глазами человек — зрелище, скажем прямо, не совсем ординарное. А если у него с подбородка свисает густая, как патока, слюна, так это вообще повод… Я быстренько завернул в какой-то переулок, где свалился на асфальт. Из легких рванулся кашель, перешел в уже привычную рвоту. Правда, желудок как ни тужился, ничего выдавить из себя не смог. Только тонкой струйкой потекла желчь. Бежать. Надо снова бежать и подальше отсюда, пока жив. Пока на своих ногах. Спрятаться, пока не уложили под землю. Интересно, как они собираются обставить ЭТО? Несчастный случай — пьяный водитель, такой же неудачник, как я, которым не жалко пожертвовать? Или, может, неумелое ограбление? Я бы, естественно, начал сопротивляться, может, и свернул бы одному из наглецов челюсть, а тот в благодарность всадил бы в меня пулю. Нормально. И главное — никто бы не удивился. Таких случаев на улицах не счесть. Но бежать не было сил. Ноги не слушались. Надо было не приходить в сознание. Ужасно — чувствовать, ощущать себя жертвой. Это гораздо хуже, чем остаться в одиночестве. Я еще помнил то пожелание: „Никогда не остаться в одиночестве“. Да, теперь-то оно мне не грозит. Компания найдется. Я все же поднялся на ноги, побрел, не разбирая дороги. Попал в подземный переход. На удивление пустой. Только какой-то парень в грязной рваной одежде, судя по всему слепой, бренчал на гитаре под стихи Гумилева. Я встал рядом, заслушался.

Он мне шепчет: „Своевольный,
Что ты так уныл?
Иль о жизни прежней, вольной,
Тайно загрустил?
Полно! Разве всплески, речи
Сумрачных морей
Стоят самой краткой встречи
С госпожой твоей?
Так ли с сердца бремя снимет
Голубой простор,
Как она, когда поднимет
На тебя свой взор?
Ты волен предаться гневу,
Коль она молчит,
Но покинуть королеву
Для вассала — стыд“.
Так и ночью молчаливой,
Днем и поутру
Он стоит, красноречивый,
За свою сестру.

Я выудил из кармана бумажную пятерку, бросил в кепку. Парень смотрел мимо меня. Смотрел… Как может смотреть слепой? Хотя, я так думаю, он видит побольше моего. Я отправился дальше, мимо грязных стен и пустых урн — зато мусор в изобилии лежал на каменном полу. А вослед мне полетел уже Мандельштам:

Только детские книги читать,
Только детские думы лелеять,
Все большое далеко развеять,
Из глубокой печали восстать.
Я от жизни смертельно устал,
Ничего от нее не приемлю,
Но люблю мою бедную землю,
Оттого, что иной не видал…