На бесплодной планете. Наша родина — космос. Романы. Рассказы.

— Знамение, Тан! Знамение! Я все-таки дожил до этого момента! Бог простил людей!

Тан ответил не сразу. Должен ли он был лишить старого паломника иллюзий, или все же следовало оставить ему его успокоительную веру? Но, будучи хорошими астрономами, паломники вскоре и сами бы удостоверились в собственном заблуждении.

— Ты не пытался увеличить изображение, Холонас?

— За кого ты нам принимаешь? За детей? Конечно, это сверхновая. Но скажи, каковы были шансы на то, что, увиденная издали, она примет облик сверхчеловеческого лица? Говорю тебе, это — знамение, знамение, которого мы давно ждали! Славься, о Господи!

Экран погас.

— Что ж, — тихо произнес текнор, — паломничество закончено. Наши друзья вскоре снова станут такими обычными людьми, как и другие. Вот только станут ли они счастливее, когда возбуждение уляжется? Боюсь, это будет началом их подлинной трагедии.

Тинкар отвернулся, чтобы скрыть выступившие на глазах слезы. Иолия была бы счастлива. Но по его вине… Он прикусил губу и вышел из помещения.

Эпилог

Тинкар надел скафандр и проскользнул в переходный люк. Никто его не видел. Понемногу гудение насосов стихло, в тамбуре образовался вакуум. Он открыл внешний люк и ступил на корпус «Тильзина».

Корабль сверкал в потоках света, исходящего от сверхновой; звезда осталась далеко позади, превратившись в окутанный космами шар, потерявший какое-либо сходство с человеческим лицом. Тинкар сделал несколько осторожных шагов, добрался до низкого рельса, бежавшего по металлу в бесконечность, — одного из ста пятидесяти двух ограничителей поверхности. Он уселся на рельс. Через час астрономы закончат свои наблюдения, «Тильзин» перейдет в гиперпространство, и все, что находится ниже рельсов, исчезнет, а то, что находится выше ограничителей, останется в обычном космосе. В том числе и Тинкар — только уже без ног.

«Все произойдет мгновенно», — подумал он.

Сначала он хотел прыгнуть в пустоту, но воспоминание о первом падении остановило его. Зачем удлинять агонию? Теперь у него был час — нет, пятьдесят девять минут — на размышления о вечности.

Он чувствовал невероятную усталость, энергия его почти иссякла. Конечно, самоубийство считалось в Гвардии худшим видом бесчестья, если только ты не спасал себя этим от предательства, но где теперь была Гвардия, и что означало слово «честь»? У него не было будущего, ему не хватало мужества стать вечным изгнанником, тщетно пытающимся отыскать исчезнувший мир. Если бы только Иолия не погибла, если бы только он ее не убил!..

Анаэна! Анаэна, вероятно, поплачет. Она любит его. Ну и что же? Она легко найдет себе среди молодых людей «Тильзина» или других городов более достойную партию, чем он, и в конечном счете его забудет. Эта мысль оказалась горькой.

И все же ничего другого он сделать не мог. Он был кончен, стал пришедшим в негодность инструментом. Гвардия умерла, Империя умерла, его вера рассыпалась в прах, на душе висел грех убийства любимой женщины. Лучше всего было исчезнуть. Да и что ему делать среди этого чуждого ему народа — постоянно сожалеть о порядке, который он считал безусловно отвратительным, но который был порядком его мира?

Он ни о чем не сожалел. За исключением того, что касалось Иолии, совесть его была спокойна. В остальном же Тинкар был виновным не более, чем «Скорпион». Он был инструментом, инструментом, созданным таким образом, что галактианам никогда не удастся его переделать. Его руки убивали, служа Империи, но он не ощущал за это ответственности. Иногда, правда, что-то в нем возмущалось, но это случалось лишь в те моменты, когда Империя пыталась превратить его в палача. Такие чувства, наверное, обуревали гвардейцев, с самого начала вставших на сторону мятежников и обеспечивших успех восстания.

Он поднял голову, и, вследствие частой для астронавтов иллюзии, ему показалось, что «Тильзин» опрокинулся, а он висит над бездной вниз головой. Звезды холодно блестели, и Тинкар пожалел о том, что уже не познает других миров. Но и это желание прошло: даже если бы он всю жизнь носился по космосу из конца в конец, то и тогда побывал бы лишь в крохотной его части. Вселенная была слишком обширна для человека. Он подумал о горькой философии Тана и о том отчаянии, которое крылось за ней. Был ли текнор прав? Была ли Вселенная огромной слепой машиной, в которой человек, ее конечный продукт, утолял свою бесконечную жажду познания? Существовал ли Бог, отличный от того, которого его приучили обожать и бояться, благосклонный Бог, который не забывал о своих созданиях, даже определяя им наказания за грехи? Оставалось ли что-то от человека после его смерти, и встретится ли он где-нибудь, вне времени и пространства, с Иолией? Ему было бы приятно поверить в это, но в последние мгновения жизни истина Тинкару не открывалась. Вероятно, Тан был прав, людское желание жить вечно было тщетным, только раса могла надеяться на бессмертие.