На безымянной высоте

Танки стремительно приближаются к передовой. Еще остался один холм, который отдаляет их от «ничейной» земли. Этот холм, будто природный бруствер, мешает нашим танкам вести огонь прямой наводкой по немецким укреплениям, но он же и прикрывает всю бригаду от вражеского огня.

Может, потому фрицы и молчат.

За холмом — неширокая долина, ее противоположная сторона переходит в крутой склон. Тот крутой склон, и возвышение, и все, что за ними, — позиции врага. Земля покрыта рыжеватыми струпьями дотов и дзотов, пересечена окопами, ходами сообщений, траншеями. Они не просматриваются, а только угадываются в бинокль, ибо тот холм выше нашего. Это — безымянная высота, которую нам нужно взять. На переднем скате высоты виднеются чахлые заросли невысокого кустарника, немного дальше — стайка обшарпанных тополей.

На этот раз ведем огонь по зарослям кустарника: между ними просматриваются брустверы огневых точек.

Вот три первые танка, без десантников, выскакивают на гребень ближнего холма. За ним — «ничья» долина, долина жизни и смерти, которую нужно пройти. А не пройдешь…

Танки переваливают через гребень и, не сбавляя скорости, стремглав летят в долину, чтобы пересечь ее, выскочить на безымянную высоту. Их задача — давить вражеские укрепления огнем, гусеницами, собственным весом пробить хоть небольшую брешь в обороне! В нее, в ту брешь, как весенняя вода в прорванную плотину, ринутся машины с десантом на борту, чтобы расширить и углубить ее, сломить и разметать в клочья всю вражескую оборону.

Вот два из них уже по другую сторону «долины смерти», уже приближаются по крутому склону безымянной высоты к немецким траншеям. А третьего не видно. Там, где он должен был быть, — черный дым, а еще через минуту — оглушительный взрыв…

Над кустарником между тополями пробиваются сизые струйки дыма: немцы бьют по нашим танкам.

Из тех двух машин, что уже возле вражеских траншей, одна остановилась. Потом завертелась на месте — наверное, ей перебило гусеницу… Крутится и стреляет из пушки. Но вот и этот танк задымил и вспыхнул буро-красным высоким факелом.

А третий танк уже утюжит вражеские окопы, рвется в глубину обороны.

Мы сосредоточиваем свой огонь на батарее противника, которая левее тополей. Но батарея там, видно, не одна…

Наконец танки переваливают через гребень ближнего холма в «долину смерти»…

Загудело все. Взрывы мин, снарядов, гранат сливаются в общий грохот, в нестерпимый гул. Гудит земля, гудит небо… Вражеские самолеты, тремя девятками перекрыв передний край, срываются один за другим в крутое пике, сбрасывая бомбы. По самолетам палят зенитки, бьют крупнокалиберные спаренные пулеметы. Откуда-то налетает звенящая волна наших истребителей. Один из «юнкерсов», волоча темный шлейф дыма, круто пошел вниз, врезался в землю. Брызнул рыжий фонтан огня. Строй девяток сломался, они в беспорядке поворачивают обратно, пропадают за синеющими перелесками. Сразу же по ту сторону гребня на крутом склоне в «долине смерти» задымил один танк, второй, вскоре и третий… Там, видно, вражеские противотанковые пушки бьют прямой наводкой.

Сердце холодеет от ужаса. Что же это такое?

— Разве же это прорыв? — стонет побледневший Грищенко.

— Разговорчики! — одергивает его Ивченко. — Знай свое дело.

— Кто же без надлежащей артподготовки… — не унимается Григорий.

— Войны без потерь не бывает, — сумрачно отозвался сержант Мараховский.

— Это известно, — вздыхает Грищенко, — только не всегда они оправданны… В сорок первом… — и замолчал.

Внезапный артналет на нашу позицию бросает всех наземь. Скатываемся в ячейки. Страшный грохот сотрясает землю. Вывороченные комья бьют тяжелым градом… Когда через несколько минут обстрел прекратился, выползаем из укрытий, отряхиваемся. Наш миномет опрокинут, ствол искорежен, измят, деформирована плита.

— Да, — сокрушенно качает головой ефрейтор Власюков. — Теперь нашему расчету нечего делать в минроте. Этот не отремонтировать, а новенький миномет дадут не скоро…

Снова звучит голос Ивченко, минометчики ведут беглый огонь. А второй взвод тем временем меняет позицию — так приказал командир роты. Когда они окопаются, мы тоже сменим свою огневую, присоединимся к ним.

А на передовой — вовсю идет сражение.

Несколько танков, проскочив «долину смерти», выползают на крутой склон. Среди них есть и такие, которые уже задымили, но и они направляются вперед — к кустарникам, к замаскированным укреплениям, и они стальными хоботами поворачивают то влево, то вправо, выпуская сизоватые струйки дыма.

— Неужели не знают, что уже горят? Что через несколько минут машина взорвется или превратится в обугленную коробку? — словно обращаясь ко всем, спрашивает Грищенко.

— А хоть и знают, — хмуро отзывается Власюков, — да что им остается? Погибать, так не даром… — Некоторое время возится возле уцелевшего от нашего миномета угломера, потом снова смотрит туда, где разгорается бой. — Наши десантники, что проскочили на машинах долину, спешились у подножья холма. Вон там. — Кивает головой. — Прижали их, наверное, пулеметным и автоматным огнем. Видишь, окапываются.