На безымянной высоте

— Раз, два. — Он мог бы так считать до пяти, а может, и до десяти, пряжка бы свободно вертелась. Но он отпускает ее после двух оборотов.

— Рядовой Стародуб, — произносит так громко, что слышно и другим расчетам, — за полную расхлябанность — два наряда вне очереди! После отбоя дежурный по роте скажет, что вам делать…

Выходит, за один полный оборот пряжки — один наряд. А поскольку сержант не имеет права дать в один раз больше двух нарядов, то он и не перекручивает больше двух раз…

Такие сцены чуть ли не каждое утро. Это забавляло моих товарищей по расчету, даже командира нашего взвода — лейтенанта Ивченко, который, бывало, стоит неподалеку, поглядывает на нас и усмехается.

Я не раз пытался объяснить сержанту Можухину, почему такая беда с поясом. Но он на это не обращал внимания.

— Это же пустяк… — говорю.

— В снаряжении воина мелочей нет, — отвечает сержант, — все подчинено одной цели — высокой боеготовности солдата.

Тогда я попросил старшину роты заменить этот пояс на лучший. Тот сказал, что «в наличии не имеется…». И сыпались на меня внеочередные наряды, как удары бича на спину осла.

Хоть я и понимал, что сержант следует дисциплинарному уставу, было мне обидно. Ведь каждый вечер после отбоя я наводил порядок в расположении роты. Сколько мусора пришлось убрать, сколько песка наносить!.. Собрать его в кучу — была бы гора, высокая, как в Карпатах Говерла… Неужели для этого я пошел в добровольческую бригаду?

Спас меня парторг роты ефрейтор Власюков. Он подарил мне свой ремень. Я на радостях стал так туго затягиваться, что и пальца не просунешь. Внеочередные наряды отпали… А немного погодя тот же Власюков попросил командира роты Суницу перевести меня из третьего расчета в первый. Командир пошел навстречу парторгу. Таким образом, я попал в первый расчет сержанта Бородина. Будто я снова на свет родился — так стало легко и хорошо. Бородин — человек на удивление спокойный, душевный, без гонора. Даже команды, которые он отдает, звучат будто просьбы. Все мне здесь по душе, кроме одного, — что я очутился рядом с Грищенко. Я наводчик, а он — заряжающий. Между тем проситься в другой расчет как-то уже неудобно.

Чопик, услыхав от меня эту историю, весело смеется:

— Ну и везет тебе, бедному, как тому коню, который жаловался: куда я — туда и арба, никак не отстает. Он, работяга, не мог догадаться, что впряженный. — Через минуту добавляет: — А может, это и лучше, что вы будете рядом. Ведь он неплохой парень, да еще земляк.

Я молчу. Смотрю на его белоснежный подворотничок, на ладно пришитые погоны. «Старается для своей ненаглядной…»

Мне всегда становится легче после разговора с Чопиком. Вот и теперь будто камень с плеч. Он видит лишь светлую сторону предметов и именно на нее обращает внимание других. И Капа, с которой он подружился, такая же. Понимаю его и даже сочувствую ему, поэтому и говорю.

— Ты знаешь, мне жаль девушек, когда они тащат по бездорожью свой станкач. Тоненькие, хрупкие… Ну и выбрали же себе забаву, лучше бы уж автомат или винтовку.

Петр смеется:

— Да они обе — и Капа и Дуся — просто влюблены в своего «максима». А если любишь свое дело, разве оно трудное? В общем, скажу тебе, браток, что Капа — это не девушка, а чудо. Случается же такое, что девушка по всем статьям прекрасна. А душа у Капы, как песня. Одним словом — романтичная.

— Смотри, чтобы та штука на колесах не вышибла из нее всю песенную романтику.

— Она не из таких, не из слабодушных. Крепкий, чертенок. Упорство — казачье! — Глаза у парня сияют, когда говорит он о Капе…

Уже неделю нас почти каждую ночь поднимают по тревоге. Валандаемся до утра, а дальше, как и всегда, начинается обычный трудовой день. Недосыпание совсем измучило.

— Хотя бы кто-нибудь горн стащил у Лелюка, — шутят ребята, — может, удалось бы выспаться…

Вот и сегодня нас подняли по тревоге, наверное, часа в четыре утра. Вскидываю на плечи минометный ствол, вещевой мешок и скатку. Поверх пилотки надеваю каску, а уже потом закидываю на плечи карабин. Щупаю, на боку ли саперная лопата. Кажется, все на месте. Бегу к своему расчету, ибо комроты Суница уже нетерпеливо поглядывает на свои большие, как оладья, карманные часы…

Батальон двинулся. Впереди — рота автоматчиков, за ней рота противотанковых ружей, потом следуем мы, после нас артиллеристы, а в хвосте — хозяйственники, другие службы батальона. Все точь-в-точь как вчера и как позавчера.

Остановят нас где-нибудь у перелеска, прикажут занять огневые позиции и выкопать окопы в полный рост. Для нас, минометчиков, это значит вырыть круглую яму диаметром в два метра, а глубиной около метра. В ней должен стоять миномет. Кроме того, выкопать ниши для боеприпасов, убежище для расчета, да еще и соединить все это между собой ходом сообщения. А потом прокопать ход в полный рост к соседнему расчету… Несколько часов ворочаем лопатами, не разгибая спин.

От черенков лопат ладони солдат тверже, чем подошва. Гимнастерка мокрая от пота, хоть выкручивай. И едва успеваем управиться, как новая команда:

— Сменить огневую!