На благо лошадей. Очерки иппические

Всё имеет свою оборотную сторону. В Советском Союзе не было лошадей в частном владении. Виноват, быть не было, однако была. На всю страну или, по крайней мере, на всю Москву была одна единственная частная лошадь. Принадлежала профессору, который преподавал сопротивление материалов в столичном вузе, а на ипподроме держал собственную лошадь. Любитель верховой езды, но нельзя сказать, чтобы он ездил на своей лошади. Скорее, сидел, почти без движения, словно кондотьер Канолетто. Избалована эта лошадь была до невозможности и шагу не делала без моркови или куска сахара. Получала угощение, делала один шаг и останавливалась. Ещё подношение – ещё шаг. Вокруг по всем направлениям работались рысаки, а посреди ипподрома возвышалась живая конная статуя. На вопрос, как же ему удалось приобрести лошадь, уникальный коневладелец отвечал, что лошади он не покупал, а получил в обмен. За что? Другую лошадь, которая у него была раньше. А та – ранняя лошадь? И ту не покупал. «Она у меня, как бы вам это сказать, взялась», – говорил почтенного возраста ученый всадник. Откуда и как взялась, обладатель лошади, разбиравшийся в сложнейших технических материях, не мог объяснить. Говорил только: изначальная лошадь была некоей редкой породы, в ней оказались заинтересованы кафедра коневодства и учебная конюшня Тимирязевской Академии, состоялся обмен. Но всего-навсего одна-единственная частная лошадь, откуда бы она ни взялась, погоды не делала, поэтому можно сказать: частных лошадей у нас не было. Однако не было и бездомных лошадей. Раньше по городам бродили бездомные кошки и собаки. А бездомные лошади – явление новое, современное. Сначала я прочитал о них в американских газетах. Потом – в российских. Эти несчастные, брошенные на произвол судьбы верные друзья человека – жертвы переменчивого преуспеяния предприимчивых людей. Разбогатели – накупили лошадей. С упадком рынка и биржи терпят крах – выпускают лошадей на волю: иди, куда глаза глядят! Живая игрушка специалиста по сопротивлению материалов была избалована и, конечно, перекормлена, напоминая тучного коня из «Театрального романа» Булгакова, что делало её практически непригодной для езды, но современная ей противоположность – вовсе некормленные, истощавшие клячи.

Другой пример исторической диалектики: судьба мустангов. Одичавшие лошади некогда оказались на грани гибели. Охрана окружающей среды спасла их от исчезновения и … привела к трагическому результату. Мустангов развелось столько, что их поголовье приходится сокращать. Нет, их не забивают. Преследуя на вертолетах, пугая и не давая им передохнуть, их загоняют насмерть – до полного изнеможения. Жалко? А вы спросите у фермеров, чьи пастбища потравлены и вытоптаны. Ведь это – бедствие: лошадиное нашествие, вроде нападения гигантской парнокопытной «саранчи». Создано Общество по спасению лошадей. Но сколько их можно спасти?

Всё это так называемые противоречия цивилизации: перемены к лучшему, оборачивающиеся и чем-то худшим. На фоне и среди перемен ярче проступает неизменное.

У Анатолия Козлова я спросил, нельзя мне с ним проехать на маховой работе. «Без проблем», – ответил Толя. Но проблемы начались с начала – с рабочей качалки: пружина лопнула под сидением, амортизации нет, нет и ремонта, фабрику конного снаряжения не приватизировали, а просто закрыли. Уж я думал, что выпаду на дорожку – так трясло. Рысак, я надеялся, возьмет вожжи и таким образом будет меня поддерживать. Оказалось, он слабоузд – вожжей не берет. «Зато резов, – успокоил Толя, – наполовину американец». И в самом деле, как приняли с хода, вожжи напряглись. У последнего поворота Толя мне крикнул: «Не спать!». На последней прямой я выслал, как мог, по-кейтоновски разводя руки в стороны. Проехали столб, сбросили вожжи. Толя, повторив тот же жест, когда-то привитый Кейтоном, говорит: «Да, кто хоть раз испробовал эту езду, тот уж не бросит».

* * *

И последнее из авторских замечаний. Когда я только начинал писать о лошадях, то парень был холостой, а переиздаются мои иппические очерки, когда я уже сорок лет как женат. С женой вышли мы из стен одного и того же Московского университета, с одного факультета, филологического, слушали, хотя и в разные годы, одних и тех же профессоров, по одной и той же специальности. Словом, люди одной профессии, не только супруги, но и коллеги. Если кто-либо из нас напишет что-нибудь для печати, то прежде чем рукопись поступит в издательство, она подвергается домашней критике, а иногда и цензуре. Можно ли что-то говорить печатно, мы обычно не спорим, обсуждаем, как свою мысль выразить, чтобы быть понятым правильно. Лошади жене почти безразличны (она предпочитает кошек), это делает ее беспристрастным читателем моих «лошадиных» писаний. Если ей показалось неинтересно (что случается, и нередко) – дело гиблое, и не пытайся в таком духе продолжать, а если она тут же не отбросила мой текст, тогда есть надежда, что, быть может, и читатели, открыв книгу, не сразу ее закроют.