На Большом Каретном

Однако Майков продолжал стоять за его спиной, и генерал, не обращая на него внимания, еще раз обвел глазами комнату, стараясь ухватить те почти неуловимые нюансы, которые могли остаться незамеченными как еще не оперившимся следователем межрайонной прокуратуры, так и операми, которые не могли отличить мастера фоторепортажа от «фотографа».

Чуть в стороне от порога лежало ружье, из которого, видимо, и была застрелена Мария Толчева. Судя по резному ложу, это была сделанная на заказ двустволка двенадцатого калибра.

– М-да, Шекспир здесь может отдыхать.

Даже не заметив, как в комнату вошел следователь, Яковлев повернулся на голос:

– Что, думаешь ревность?

Самедов пожал плечами. Мол, и думать здесь нечего, даже ежу все понятно. Мочилово на почве ревности.

– Похоже, действительно так, товарищ генерал, – поддержал следователя Майков. – Это вы видели только часть общей картины, а когда увидите все... – Замолчал было, однако не выдержал и добавил зло: – Из двух стволов бабахнул свою женушку. Видать, наболело у мужика.

Яковлев промолчал и вновь перевел взгляд на окровавленный труп молодой женщины. И хотя заряд дроби, выпущенной в упор, обезобразил ее грудь, но даже сейчас она оставалась красивой в своей страшной обнаженности.

– Бог ты мой, – пробормотал Самедов, – как же можно ненавидеть свою собственную жену, чтобы вот так, в упор...

Яковлев повернулся к капитану:

– Кто сообщил о случившемся?

– Хозяин квартиры, что на втором этаже. Утверждает, будто сначала услышал страшный женский визг, потом выстрел, крики, а спустя какое-то время, когда он уже звонил по ноль два, еще один выстрел, но более тихий.

Видимо понимая, насколько скудна для начальника МУРа эта информация, Майков виновато развел руками:

– С ним сейчас на кухне прокуратура работает.

Страшный женский визг, ружейный выстрел, который заставил соседа соскочить с собственной кровати, крики... Картинка происшедшего вырисовывалась более-менее четко, правда, оставались «нюансы», от которых уже сейчас тошнотно становилось на душе. Крики, судя по всему мужские, и тот второй выстрел, который сосед услышал, когда уже звонил в милицию. А если говорить точнее, то это был уже третий выстрел. Первые два, спущенные дуплетом, слились для него в единый пушечный залп.

– Тот, последний, выстрел тоже ружейный?

Майков отрицательно качнул головой:

– Пистолетный.

Яковлев недоуменно уставился на капитана:

– Не понял!

– Да все очень просто, товарищ генерал, – попытался объяснить молчавший до этого Самедов. – Последний выстрел, который услышал свидетель, действительно был пистолетный. «Макаров». Он у Толчева в сейфе, в рабочем кабинете, хранился.

Недовольно покосившись на капитана, который явно робел и терялся в присутствии начальника МУРа, Яковлев кивком поблагодарил Самедова и снова повернулся к Майкову:

– Где он?

– Убийца?

– Толчев! – свистящим шепотом, более похожим на рык, произнес Яковлев.

– Ну да, я и говорю, – засуетился вконец растерявшийся Майков, явно не понимавший, что именно заставило всесильного начальника МУРа примчаться в этот ранний час на место явно бытового преступления, тогда как по Москве почти каждую ночь совершаются и более серьезные убийства. – Толчев! Хозяин квартиры! Да там же, где и был, в соседней комнате. С ним сейчас судмедэксперт работает.

– Проводи!

Яковлев резко развернулся и, невольно бросив последний взгляд на убитую, первым вышел из спальни, в которой, казалось, уже каждый сантиметр пространства был пропитан приторно-тошнотным запахом крови.

М-да, подобные зрелища не для слабонервных людей. И память с трудом освобождается от подобного.

Комната, дверь которой предупредительно распахнул все тот же Майков, по объему была такой же, как и спальня, однако настолько разительно отличалась от «любовного гнездышка», в котором нашла свой конец Мария Толчева, что этого невозможно было не заметить. Причем даже не столько обстановкой – огромный письменный стол, заваленный ворохом каких-то бумаг, пленками и уже проявленными фотоснимками, среди которых почти затерялась старенькая пишущая машинка, явно диссонирующая с современным компьютерным «уголком», перед которым стояло столь же дорогое вращающееся кресло, обтянутое черной кожей. Книжные полки, заставленные офисными папками с архивом хозяина этого кабинета, и огромный, сделанный на заказ застекленный шкаф, полки которого снизу до потолка были забиты фотоаппаратурой и всеми теми причиндалами к ней, которые можно увидеть теперь только в музее.

Дальний полутемный угол заслонял огромный шкаф с небольшим сейфом внутри, в котором, видимо, Толчев и хранил свой пистолет. Дверцы обоих сейфов были распахнуты настежь.

Рабочий кабинет рабочего человека. И вполне естественным дополнением к этой картине было старенькое «вольтеровское» кресло, в котором сидел Юрий Толчев. И если бы не его поза: неестественно завалившаяся на грудь голова и столь же неестественно опущенная правая рука, свисавшая с кресла, можно было бы подумать, что уставший до чертиков человек присел отдохнуть на пару минут и уснул надолго.