На Большом Каретном

...Видимо почувствовавший, что его молоденькая женушка не будет скучать одна в супружеской постели, он раньше времени вернулся в Москву, вошел в прихожую, в которой, видимо, горел свет, и, услышав из спальни голоса, а может быть и стоны, загнал два патрона в стволы и, уже не в силах сдерживать свою боль, подошел к закрытой двери. Рванул ее на себя и...

Она, видимо, завизжала в страхе, прикрывая простынкой обнаженное тело, а он, ее любовник... Впрочем, о свидетеле этой трагедии Голованов пока что старался не думать.

Толчев вскинул ружье и спустил курки. После чего...

Судя по всему, оцепеневший до этого любовник бросился на Толчева, схватился руками за ствол, и они сцепились, каждый пытаясь вырвать его и нанося друг другу удары. Ногами, свободной рукой, возможно даже – головой.

Да, все это было, видимо, так, но...

Что-то во всем этом было не то, и Голованов попытался представить себя на месте любовника Марии. Однако из этого ничего толкового не получилось, и он с силой потер лоб.

Во всей этой мысленно нарисованной картине просматривалась какая-то неточность, возможно даже – фальшь, и он наконец-то понял, в чем здесь причина.

Вернувшись домой и услышав голоса из спальни, Толчев зарядил два ствола – два! – выходит, он хотел завалить обоих, но почему тогда оба заряда достались его жене?

Сорвался палец, и он одновременно нажал два курка?

Возможно.

Но почему в таком случае он позволил любовнику жены броситься на него, если в его руках все еще оставалось ружье и он мог прикладом размозжить ему голову?

Почему позволил ему не только выскользнуть из мастерской, но и дать возможность и время одеться?

И почему?..

Вопросов было более чем предостаточно, однако правильный ответ был только один, причем дать eго мог только любовник Марии, сбежавший с места преступления. И Голованов, еще раз окинув взглядом тошнотную картину залитого кровью спального ложа и невольно представив себе, в каком состоянии должен был находиться тот, третий, когда громыхнули оба ствола двенадцатого калибра, только покачал головой и вышел из спальни.

Хорошо еще, что опера, прибывшие на место преступления, не наткнулись на кучу жидкого дерьма на полу. Иной уже давно обгадился бы в подобной ситуации.

Покосившись на Алевтину, которая все так же сидела в кресле, зажав голову руками, Голованов вздохнул, искренне пожалев несчастную бабенку, по которой судьба-судьбинушка прокатилась поначалу колесным трактором, а чуть погодя, увидев, что она вопреки всему поднимается на ноги, уже прошлась по ней широченными траками болотного трактора. Вот и не верь после этого в предначертания свыше. Казалось бы, счастливая семья, а вот поди ж ты... Если уж суждено было не жить им вместе, так и любовь жены не помогла, и дети, которых Толчев, если, конечно, верить самой Алевтине и жене Турецкого, любил безмерно.

Прикрыв за собой дверь спальни, Голованов прошел в комнату, где свел свои счеты с жизнью Юрий Толчев.

На заказ сделанные застекленные книжные полки и шкафчики, заставленные внушительными папками с архивным материалом, и дорогостоящая японская аппаратура, которой он, судя по всему, и снимал свои сюжеты. Чуть в стороне, как бы сторонясь уж слишком знатных гостей, стоял раритетный, также ручной работы, резной сервант из красного дерева, за стеклами которого покоились аккуратно выложенные отечественные фотоаппараты, которые вряд ли увидишь теперь даже в музеях. И по тому, под каким углом относительно этого серванта стоял рабочий стол Толчева – он постоянно был у него перед глазами, – можно было догадаться, с какой любовью этот фотокор собирал свою коллекцию.

И отсобирался, дурак!

В шаге от стола стояло «вольтеровское» кресло, по правому подлокотнику которого расползлось бурое засохшее пятно, и тут же, справа от кресла, было очерчено мелом место, где лежал вывалившийся из руки Толчева пистолет.

Где мой черный пистолет?
На Большом Каретном!
Где меня сегодня нет?
На Большом Каретном...

Голованов поискал глазами сейф, в котором Толчев должен был хранить оружие, и словно споткнулся о него, уткнувшись взглядом в небольшой металлический ящик, аккуратно встроенный в дальний, затененный шкаф. Подошел к шкафу, потянул на себя застекленную дверцу...

Дверца сейфа была также открыта, однако внутри ничего не было. Судя по всему, он был сделан специально для хранения пистолета и боеприпасов.

Поискал глазами ключ, чтобы закрыть сейф, однако ключа тоже нигде не было, и Сева вернулся к столу, пытаясь мысленно воссоздать все то, что произошло в этой комнате в то страшное апрельское утро...