На Большом Каретном

Когда рассказал о своих сомнениях, потянулся рукой за чашечкой с остывшим кофе, надеясь угадать по лицам собравшихся произведенное на них впечатление. Однако чисто по-женски вскинулась только Ирина Генриховна. Что же касается Агеева с Максом, то у них волнения не наблюдалось. Однако ничего удивительного, тем более обидного, для самого Голованова в этом не было. Сомневаться и перепроверять – это их кредо, и было бы гораздо хуже, если бы они оба в радостном изумлении захлопали ушами, сбрасывая с них пыль, и закукарекали на два голоса: «Севка, ты гений! Мы ведь знали, что в этом деле что-то не так, да и попахивает оно дерьмовато».

– Hy и что с того? – первым подал голос Агеев, на лице которого были прописаны все страдания неопохмеленного с утра человека. – Я тебе приведу столько примеров из классической криминалистики относительно «жизненности» просто вопиющих фактов на месте преступления, что...

И замолчал, покосившись на Макса и как бы выпрашивая его поддержки.

– А что? – отозвался Макс, запустив руку в бороду. – Я, конечно, не такой сыскарь, как вы с Филей, но могу сказать одно. Тот следователь из прокуратуры и муровские ребятишки не такие простачки наивные, чтобы не заметить того, о чем говорил Сева. И если они не заострили своего внимания...

И тоже замолчал, почесывая бородку и бросая косые взгляды то на Голованова, то на Турецкую.

– Короче говоря, – хмыкнул Голованов, оставаясь внешне спокойным, – ты считаешь, что я пошел на поводу жены Толчева и теперь подтасовываю то, что даже не подтасовывается?

– Да нет, отчего же? – заскучал Макс, продолжая оглаживать бородку. – Я этого, видит Бог, не говорил и не думал говорить. А что касается ключа и выпавшего из руки пистолета, который лег не так, как лично ты это себе представляешь, поверь, в жизни и не такое случается. Тем более что нам не дано знать, о чем именно думал в тот момент Толчев и с какой силой его пальцы сжимали пистолет. Может, они у него в судороге сошлись, и когда рука повисла вдоль тела...

Он покосился на Турецкую, как бы извиняясь за свое неверие, и вновь занялся бородой.

– Ну насчет судороги в пальцах – это ты моей бабушке расскажи, – совершенно спокойно произнес Голованов, – особенно в тот момент, когда у человека мозги вылетают, но даже не это главное, хотя я лично готов стоять на своем. Главное, как мне кажется, в другом.

Он покосился на Ирину Генриховну:

– Вы позволите продолжить?

– Да, конечно!

– Так вот, вдогонку к уже высказанным сомнениям относительно сейфа и выпавшего из руки пистолета, у меня возникли также сомнения относительно «пальчиков», зафиксированных на ружье, из которого была застрелена Мария Толчева, и на том же «макарове», выпавшем из руки Толчева.

И он постучал согнутым пальцем по папочке с тесемками, которая лежала напротив него.

– Не понял! – озадаченно и в то же время с щемящей тоской в голосе произнес Агеев, проклинавший в душе своего бывшего командира, который, вместо того чтобы приступить к делу за накрытым столом, морочит людям яйца то своими подозрениями относительно ключа, который, видите ли, лежит не там, где должен был лежать, по мнению его превосходительства , то «пальчиками», которые криминалисты сняли с того же пистолета. – Ты толком... толком говори, а не загадки загадывай.

– Что ж, могу расшифровать сказанное, хотя и сам сейчас удивляюсь, почему сразу же не обратил на это внимания.

Голованов сделал ударение на слове «сразу» и уставился вопросительным взглядом на Агеева.

– Послушай, Филя, ты мог бы представить себе такой фокус, что «пальчики» оставлены только на рукоятке пистолета и полностью, понимаешь, пол-но-стью отсутствуют на стволе?

Замолчал и сам себе ответил:

– Лично я подобной эквилибристики представить не могу. И тем более не могу представить, что Толчеву, перед тем как спустить курок «макарова», надо было загнать в него обойму. И когда он загонял обойму, он должен был оставить свои «пальчики» не только на рукояти.

Молчала Ирина Генриховна, видимо ничего не понявшая из сказанного, молчал Макс, оставивший наконец-то в покое свою бороду, молчал и Агеев, видимо уже окончательно смирившийся с тем, что в холодильнике стынет нераспечатанная бутылка водки, и искренне сожалеющий, что понадеялся на здравый смысл своего бывшего командира и не пропустил рюмаху до начала «планерки». Мать бы ее в тартарары!

– Но и это еще не все, – сделав мхатовскую паузу, произнес Голованов. – Скажите мне, люди добрые, – теперь он уже обращался не только к Агееву персонально, но уже ко всем сразу, – как подобное возможно, что стрелявший из ружья человек не оставил на ложе свои «пальчики», а вот тот второй, кто пытался вырвать у него из рук это ружье, все-таки оставил их?

– Как это? – не понял Макс.

– Да очень просто, – ответил Голованов. – «Пальчики» зафиксированы только на стволах ружья, причем именно в той позиции, как если бы человек боролся за это ружье с убийцей, что же касается приклада и спусковых крючков, на которых также должны были остаться «пальчики» предполагаемого убийцы, то они совершенно чисты.