На большом пути. Повесть о Клименте Ворошилове

Большое село Велико-Михайловка вытянулось длинной улицей, от которой в обе стороны сворачивали проулки. Вперемежку стояли рубленые российские избы и побеленные украинские хаты-мазанки, они попадались чаще. А на площади, возле церкви, несколько основательных кирпичных построек.

Недавний снежок припорошил воронки. Сквозь тонкий белый покров проступали кое-где пепелища со слабо чадившими головешками.

Для заседания подготовили пустовавший дом в центре села. Соседские женщины вымыли пол в просторной горнице, обмахнули пыль, повесили занавески. Хорошо вытопили печь. Посреди горницы - стол под цветастой клеенкой и пять стульев. Вдоль стен - широкие лавки.

Роман Леснов, Елизар Фомин и еще несколько человек, которые знали в лицо приехавших поездом командиров, были назначены в охрану. Фомин стоял на крыльце, загородив собой дверь. Леснов с винтовкой на плече прохаживался вдоль фасада, поглядывал то на распахнутые форточки, из которых тянуло табачным дымом, то на пустынную улицу. У соседнего двора зябли на тачанке два дежурных пулеметчика. Погода мутная, промозглая, лишь крайняя надобность выгонит кого из хаты. Две бабы прошли с коромыслами. Мужик проехал, свесив ноги с саней, заваленных почерневшими будыльями подсолнухов. Никому и невдомек, какое событие вершится сейчас в этом селе, в этом доме. Собрались два Революционных военных совета. Новый, только что создаваемой Конной армии и Реввоенсовет самого важного фронта республики - Южного фронта. Такие вопросы решаются, от которых и Мамонтову, и самому Деникину горько станет. Ближайшие сражения намечаются, планы на будущее.

Получилось так, что и Роман Леснов тоже вроде бы участник важнейших дел. Косвенный участник, но все же... Гордость и любопытство переполняли его. Прохаживался он степенно, с достоинством, хмуря брови и стараясь не заглядывать в окна. А ноги сами задерживались, и глаза сами косили поверх занавески. Через промытые стекла видны были середина горницы и люди возле стола. Согнутая спина Щаденко, который писал что-то. Против него, лицами к окнам, Сталин и Ворошилов.

Наверно, Сталин был немного простужен, не сиял своей длинной солдатской шинели, лишь расстегнул крючки. Полуобернувшись к Ворошилову, спокойно слушал. Судя по возбужденному лицу, по резким жестам, Климент Ефремович произносил горячую речь. Невысокий, стройный, подтянутый, он выглядел среди собравшихся наиболее моложавым. Френч с четырьмя большими накладными карманами туго перехвачен ремнем. Наган, полевая сумка. Вскочил порывисто: хоть сию минуту готов ринуться в схватку, увлечь за собой бойцов.

Буденный - весь внимание. Опершись на тяжелую шашку с медной рукояткой, подался вперед, слушая нового члена Реввоенсовета. И заметно было, волнуется. Столько начальства прибыло, столько повестей - не сразу уяснишь, переваришь.

У Семена Михайловича лицо своеобразное, крупное. Большой нос, лихо закрученные усы. Под черными густыми бровями - калмыцкого разреза глаза. Сидит новый командарм у торца стола, против командующего Южным фронтом Егорова. По должности своей Александр Ильич самый главный здесь, самый старший, но этого не заметишь по его поведению. Скрестив на груди руки, слушает молча, чуть наклонив голову с большим лбом. «Что-то в нем от былинных русских богатырей...» - подумал Леснов.

Всего лишь несколько секунд глядел Роман поверх занавески, не успел даже рассмотреть, кто сидит на лавках, и заторопился дальше. Неудобно маячить под окном... Хорош тот часовой, который видит все вокруг, а для других незаметен. Эта мысль показалась Роману интересной. Даже не сама мысль, а четкость формулировки. Похоже на афоризм. «Вот как, совсем военным человеком становится товарищ Леонов», - удовлетворенно подумал он о себе и поспешил к крыльцу, чтобы преподнести афоризм Фомину и вообще поделиться с ним впечатлениями. Но праздничная приподнятость Романа сразу разбилась о будничную озабоченность видавшего виды солдата.

- Не мотайся с места на место, - сказал ему Фомин. - Не стог сена охранять доверили.

- Там пулеметчики улицу просматривают.

- У пулеметчиков своя служба, у тебя - своя. Разговоры потом вести будем.

Нет, не почувствовал Елизар Фомин, при каком событии им довелось присутствовать, не взволновался. Роман поскорей отошел от него, чтобы не угасло тревожное и радостное ощущение сопричастия к чему-то необычному, очень и очень серьезному.