На большом пути. Повесть о Клименте Ворошилове

- Отставить! Я Ворошилов! - Климент Ефремович соскочил с подножки. Следом - Щаденко в распахнутой шинели, с револьвером в руке.

- Яким! - узнал его крепыш. - Ты?

- Сичкарь? А ну убери шаблюку!

- Да Миколу ж!

- Убери, говорю! Куда, к черту, лезли?

Вокруг них уже собралась толпа. Решительно протиснулся Елизар Фомин с винтовкой, встал возле Ворошилова. От паровоза, придерживая шашки, бежали кавалеристы. Опять резанул по ушам чей-то голос:

- Хлопцы, командира вбылы! Где командир?

- Да тут я, - сконфуженно ухмыляясь, потирая шею, поднялся с земли чубатый. - Вот стерва какая!

- Тягай его!

- Отставить! - снова прикрикнул Ворошилов. И к чубатому: - На часового лез?

- Га? - еще не пришел в себя тот.

- А часовой, он кто по уставу? Какое лицо есть часовой?

- Часовой есть лицо неприкосновенное! - привычно вылетели у кавалериста слова, намертво вдолбленные еще с новобранства.

- Какое же у тебя право на часового идти?

- Сосунок дохлый... Молоко не обсохло!

- Может, и сосунок, а землю тебя заставил понюхать, - Щаденко успокаивающе положил руку на плечо чубатого. - Ты сам виноват, Микола.

Пострадавший неуверенно улыбнулся. ^!

- Ты чем это меня саданул, какой желёзкой? - уставился он на Леонова.

- Рукой.

- Будя брехать! Чуток шею не перерубил.

- А вот потрогай, - протянул руку Роман. - Ребро тронь.

- Потом разберетесь, - прервал Ворошилов. - Всем разойтись, товарищи. А вы задержитесь, - велел он чубатому. - Кто вы такой?

- Командир эскадрона Микола Вашибузенко! - щелкнули каблуки сапог и мелодично звякнули шпоры. - Оставлен со своими ребятами добивать беляков, которые удрать не успели.

- Ну и справились? - Климент Ефремович любовался живописным могучим казачиной. - Добили?

- Подчистую. Теперь своих догонять надо. Погрузил людей и коней в восемь вагонов, а паровоз хоть из пальца делай. Может, к своему составу прицепите?

Ворошилов не торопился с ответом: поезд-то особенный...

- Климент Ефремович, я этих товарищей еще по Сальским степям помню, - негромко произнес Щаденко. - Все они с самого начала с Буденным. И Вашибузенко, и Сичкарь, и Калмыков. Ну, погорячились, бывает... Возьмем для общей пользы. И нам охрана. Ближе к фронту опасности больше.

- Пошли поглядим, - сказал Ворошилов. - Фомин и Леснов - с нами.

Вашибузенко повел их в дальний конец станции, за водокачку. Там действительно стояли вагоны с людьми и лошадьми. Один вагон больше чем наполовину завален был ящиками, тюками, узлами.

- Что за груз? - нахмурился Климент Ефремович.

- Патроны трофейные. Ящики с консервами. Разное обмундирование.

- Откуда?

- Да вы не сумлевайтесь, у нас насчет этого строго, - в голосе Башибузенко звучала обида. - Только военная добыча. Обоз захватили. Обувка и форма казачья. Ребята приоделись, остальное своим везем.

- Шинели есть?

- Десяток. Англицкие.

- Утеплил бы Леснова. Пальтишко-то на рыбьем меху... Он ведь тебя неплохо согрел, - пошутил Ворошилов.

- Да уж куда лучше! - белозубо засмеялся Башибузенко, оглянувшись на бойца. - Пущай останется, одежку подберем, потолкуем.

- Ну что ж, побеседуйте, - разрешил Ворошилов. И распорядился: - Прицепить вагоны. Вместе поедем.

5

Посреди теплушки возле железной печки сдвинуты несколько ящиков, накрытых попоной. На этом «столе» - большие ломти накромсанного черствого хлеба. Вскрыты ножом консервные банки с яркими иностранными этикетками.

- Бобы с мясом намешаны, - сказал Башибузенко. - Другой жратвы нет, а этого добра много. Деникину слали - нам досталось, весь полк кормится.

- Обрыдло, - сплюнул кто-то из кавалеристов, рассевшихся на соломе вокруг ящиков. - Картохи бы горячей да сала шмат...

- Откуда здесь? Белые прошли, потом беженцы...

- Навроде саранчи эти беженцы, - презрительно произнес Сичкарь. - Все подчистую изгладывают.

- Ну, бобы - это еще не так плохо, - улыбнулся Леснов, умостившийся вместе с Фоминым и Башибузенко на почетном месте около «буржуйки». Бобы с мясом просто клад по нынешним временам. В Москве и в Питере четверть фунта хлеба на едока выдают и без всякого приварка.

- Шибко большой голод? - спросил калмык.

- Очень трудно, товарищи. Вы на нас с Фоминым гляньте: неделю в Воронеже отъедались, а кости торчат.

- Не дюже подорвала тебя голодовка, силенку но растерял, - уважительно произнес Башибузенко, все еще не оправившийся после пережитого потрясения. - Я в станице на кулачках среди первых шел, а ты меня в один секунд с копыт опрокинул.

- Не силой - только ловкостью! Рука у меня натренированная.

- Это заметно. Где обучился-то?

- Понимаешь, когда в реальном училище занимался, в книжке одной прочитал, как со здоровяками справляться. Я-то щуплый, и физия, видите, в конопушках, неавторитетная... Доставалось первое время. И дразнили, и «смазь» делали, и на тычки не скупились. Тогда и начал левую руку тренировать. По утрам гирю выжимал, вечером тоже. А главное, все время ребром ладони по твердому колотил. Где остановлюсь, где прислонюсь, там и постукиваю. Даже на ходу приспособился - по палке.

- Во терпение у человека! - крутнул бритой головой

Сичкарь. - Нарвался ты, Микола!