На Быстрянке

Но что это? Плеск воды… Голоса… Бобр настораживает слух и, притаившись, ждет… Вспоминает, должно быть, болотный беженец то время, когда его везли сюда, в места, показавшиеся сначала тихими. А может быть, и недавний свой страх, когда они, люди, пришли сюда, в мир его тишины, с могучим и грохочущим чудовищем? Или, возможно, просто, без особых размышлений уступают дорогу более сильному?..

Вот он прислушался и, убедившись, что опасность приближается, тихо опустился на все четыре — и к воде. Губы привычно сжимаются за резцами, ушные раковины плотно закрываются, и, оттолкнувшись от берега сильными задними ногами, он чурбаком бухает вниз головой в воду.

Еще и хвостом плеснет — будьте здоровы, ловите, пожалуйста!..

Первый бобр нырнул совсем недалеко от лодки.

— Ах, черт! — в один голос ахнули хлопцы. И вдруг стало весело.

— Ну, тут пошло, брат, бобровое царство, — сказал Максим.

Ба-бух!! — снова послышалось впереди.

— Вот попробуй догадайся, когда он…

Ба-бух!! — раздался всплеск еще ближе.

— Гляди, гляди, вот он! — привстал в лодке Толя. — Вон голова! А ну-ка!..

Он замахнулся шестом, как острогой, и ткнул им в воду.

— Ну как же, попал! — засмеялся Максим.

Голова бобра дважды показалась из воды и исчезла, шест нырнул и прошил одну воду.

— Ты это напрасно, — с укором заметил Максим. — Ну, ранил бы, и что дальше?

— Больше не буду, — сказал Толя и тихо засмеялся, так это прозвучало по-детски. Он сел. — Посмотрим, успеешь ли хоть «э» сказать, пока он бухнет.

Бобры больше не ныряли. Видно, на этом участке они строились толокою. Возможно, что и чарка была поставлена бобриная, иначе с чего бы ему так разыграться, неповоротливому увальню?

— Он теперь где-нибудь… — начал Толя.

Ба-бух!!

— Ах, разбойник! Так и не дал договорить. Он теперь где-нибудь привстал и слушает. А сейчас перекрестится и бухнет!

— Перекрестится?

— Ну, как дядьки старые ныряют, особенно кто не очень-то плавать умеет. «Во имя отца и сына…»

Ба-бух!!

— А ну вас, хватит все-таки! — засмеялся Максим. — Все нервы издергают.

Бобры затихли на некоторое время.

Лодка поворачивала то вправо, то влево, следуя быстрому течению. Опять стало слышно, как шуршит метелками камыш. Донесся даже треск кузнечика — то ли за тростником, то ли в его зарослях. Под веслом и шестом ласково плескала и булькала вода. И гул экскаватора доносился все явственнее.

— Свежо, однако. — Толя зябко потер голое плечо.

— Ничего, это здорово. Иди вот, поворочай моим веслом — согреешься.

Поменялись местами. Закурили, не без удовольствия оживив темноту светом спички, а затем двух огоньков, — хоть и маленькое, а все же свидетельство мощи человека.

Гул экскаватора приближался. Слышен уже стал и лязг железа, и стук ковша, падающего на грунт, и усиливающееся злобное урчание этого чудовища, когда оно вгрызается в твердую, переплетенную корнями растений землю.

— Хочешь тему, писатель? — спросил Максим.

— Хочу, профессор, давай. Ты о чем — об экскаваторе?

— Догадлив. А что, не нравится?

— Электростанция. Осушка. Новое русло. Старо.

— Врешь или прикидываешься. Ни одна тема не может быть исчерпана до дна. Если, конечно, подходить не с точки зрения экскаватора, а с точки зрения человека.

— И если человек этот не будет похож на экскаватор, — сказал в тон Максиму Толя. И засмеялся.

— Самому смешно? — спросил Максим.

— Да нет. Я вспомнил «Жатву» Николаевой. Там у нее секретарь райкома. Десять лет женат, очень хочет иметь детей. Но никак не соберется, не выберет свободного часа, чтоб заняться этим необщественным делом… Передовица в галифе.

Максим засмеялся. И, помолчав, продолжал:

— А о теме я, брат, серьезно. Насчет мелиорации. Тут важно, где это делается и кто это делает. К примеру, у нас, здесь, в Западной. Где народ только недавно начал хозяйничать, где кое-кто никак еще не может до конца поверить, что он хозяин своей жизни, словно никак не может сбросить груз вековой неволи. Ясно?

А гул все приближался. Потом за поворотом, между двух рядов камыша, засветились вдали фары.

— Сейчас понесет, как с горы, — сказал Максим, — вот только въедем в канал. Видел, куда отсюда бобры удрали? И рыбки мелиораторы, должно быть, понабрали в излучинах!

Вскоре лодка поравнялась с экскаватором, под оглушительный до боли в ушах грохот его (даже «здравствуй» не крикнешь!) вышла из-за последнего поворота в новое, прямое русло, и ее действительно понесло, точно к водопаду.

По разработанному дома плану первая ночевка назначена была на Немане. Кое-что из этого плана уже бесповоротно отпало: ни жареной утки, ни ухи сегодня не будет. А потом и весь план оказался под угрозой срыва.

Берега были по-прежнему высокие и черные, только теперь они не шумели — вместо камыша по обе стороны встали крутые торфянистые стены недавно выпрямленного русла. Над правым берегом таинственно скользила красная краюха месяца, поднявшегося уже довольно высоко. Течение начало успокаиваться: Быстрянка, казалось, перебесилась, пошла потише.

И тут вдруг — совершенно неожиданно, вне всяких планов — в этом черном, глубоком и бесконечно длинном корыте лодке преградило путь что-то вроде плотины.