На чужих берегах. В поисках потерянного рая

– Это ни в коем случае не социально-сатирический роман, – говорит Набоков, – как утверждали некоторые американские критики. Я родился не в Америке и не знаю всех аспектов американской действительности, так как же я могу написать на нее сатиру?! Мне это даже в голову не приходило… Я мысленно представил Лолиту маленькой американской девочкой вроде тех, какие там встречаются, но я никогда не был с ней знаком! Критики не поняли, что «Лолита» в глубине своей произведение нежное, по-своему пронизанное добротой. В конце Гумберт догадывается, что разрушил Лолитино детство, и поэтому страдает. Это роман, вызывающий сострадание… Гумберт перепутал патологию любви с человеческой любовью и мучается угрызениями совести. И тогда-то понимает, почему пишет книгу.

– Быть может, им движет нечто бодлеровское или достоевское? Человек, который унижает тех, кого любит, и любит тех, кого унизил…

– Только не Достоевский, нет уж, – уверяет Набоков. – Мне совершенно не нравится Достоевский. По-моему, он просто журналист…

– Дени де Ружмон сравнил «Лолиту» и «Доктора Живаго», увидев в двух этих книгах (которые он сопоставил с «Человеком без свойств» Музиля) новую версию западной любви. Вас устраивает сравнение с Пастернаком?

– Я не в восторге от «Доктора Живаго»… По сути дела, Пастернак путает советскую революцию с либеральной революцией. Некоторые из поведанных им историй лживы; например, бегство министра либерального правительства Милюкова. Милюков бежал из России, потому что его преследовали[85]. Как бы там ни было, «Доктор Живаго» не вполне художественное произведение.

– Можно задаться вопросом: а не соответствует ли ваше искусство, эти навязчивые репризы писателя о творчестве и творчества о писателе, эта двойная игра, этот юмор – той реальной ситуации, в которую человек часто попадает на протяжении тридцати лет?

– Не люблю привязывать произведения искусства к окружающей действительности. Тот факт, что я был вынужден писать книги на неродном языке и поселять своих героев не в той среде, где вырос сам, не имеет никакого отношения к тому, что я хочу сказать и что с тем же успехом сказал бы, не случись советской революции.

В. Набоков: Без устали. Интервью Филлис Мерас

– Все хоть чего-то стоящие писатели – юмористы, – сказал Владимир Набоков. – Я не П. Г. Вудхауз. Я не клоун, но покажите мне великого писателя без чувства юмора. Лучший трагик – это О’Нил. Он, по всей видимости, – худший из писателей. Смех Достоевского замечателен, но его горе в том, что он журналист.

Имел ли он в виду, что сатира в «Лолите» превращает ее в фарс?

– Это не юмор, – ответил Набоков. – Это не рассказ. Это стихи.

Хотя Набоков и не хотел говорить о «Бледном огне» до публикации, он все-таки отметил, что это вовсе не похоже на «Лолиту», исключая разве «странную жилку, пронизывающую роман».

В качестве примера к своему рассуждению о юморе он разъяснил, что в «Даре», другом романе, выходящем в будущем году, есть сцена, где некоторое число людей сидит в маленькой комнате и, в общем, увлечено друг другом. «Крайне серьезная и важная мысль скрыта в этой сцене, – сказал Набоков, – но там все равно есть место юмору».

Набоковы временно осели в Монтре с тем, чтобы быть ближе к сыну, который живет в Милане.

– Вы на деле просто не в состоянии дать определение юмору, хотя, – продолжает автор, – в русском и французском нет нужного слова взамен слову «юмор». В английском его звучание приятно слуху, но есть также и юмор жестокий. Возможно, юмор – это способ смотреть на вещи особым, уникальным, своеобычным образом. Подобное почти всегда вызывает смех у простых людей.