На чужой земле

Но тут же вспоминает, что лежит у него в кармане, кашляет в кулак и делает вид, что ничего не слышал.

— Фабианку, — спрашивает он, — сколько ты сдерешь с меня за эти листки?..

Продолжая обметать «Мойше» рога, Фабиан отвечает:

— Бутылочку ликера, коханый… Настоящего бенедиктина. И вместе ее разопьем.

Генстый расплывается в довольной улыбке: это очень удачная покупка. Он грозит Фабиану пальцем:

— А у тебя губа не дура…

Фабиан берет Пуделя и выходит вслед за священником.

* * *

Старый город полон движения.

Узкие готические окна еще не совсем проснулись после бурной ночи разврата и с высоких стен сонно смотрят на мир, моргая развешенными в них грязными простынями и бельем. Две обнаженные женские фигуры поддерживают головами покосившийся балкон, на нем трепещут под легким ветерком сохнущие кальсоны. Широкая рыночная площадь дрожит, шумит, переливается, тонет в ярком свете. Заколотые свиньи подставляют солнцу голые жирные зады. Из-за корзин с луком, свеклой и морковью выглядывают огненно-рыжие женщины и евреи с соломенными бородами, похожие на свой товар. Возле фонтана, где вода течет из разинутой пасти железного льва, ржут лошади, треплют друг друга за гривы, чтобы вперед других опустить морду в обросшее мхом корыто. Широкоплечие, багроволицые мясники переругиваются с рослыми сторожами, покрикивают низкими голосами, хриплыми от водки, табака и распутной жизни. Сквозь толпу, рассекая горячий воздух, прорывается визгливое пение нищих:

Люди говорят, на небе есть луна,
Та-ра-ра-рам!..
А мне она ни капли не нужна,
Та-ра-ра-рам!..

Фабиан молча шагает рядом с Генстым, поднимает шляпу всякий раз, когда навстречу попадается молодой семинарист и здоровается со своим профессором в пыльной сутане, и широко улыбается.

Вдруг что-то привлекло его внимание.

В углу площади, где начинается бегущий под гору переулок, стоит русая, гладко причесанная девка, не давая пройти двум молодым резникам в облепленной куриными перьями одежде. Они пытаются бежать назад, к мясным лавкам, но им преграждает путь здоровенный детина и гонит прямо в девкины объятия. Фабиан тянет Генстого за рукав, показывает пальцем и подмигивает:

— Эй, профессор, смотри…

Но ксендз отворачивается и ускоряет шаг. Останавливается у ворот в каменной ограде и звонит в колокольчик. Фабиан отгоняет увязавшихся за Пуделем собак и входит в просторный, тихий двор.

В профессорской келье прохладно и тихо, так тихо, будто бушующий мир за ее стенами вдруг перестал существовать. От занавесок веет странной холодной белизной. На стенах обои с узором из золотых листьев, между оконными рамами стоят человечки из ваты и лежит желтый песок, такой же чистый, как в начале зимы, когда его туда насыпали.

Лицо Фабиана отражается в гранях наполненных стаканов, через стекло ликер бросает на свежую скатерть золотистые лучи. Фабиан наблюдает за ними и слушает Генстого, а тот наставляет:

— Неправильно пьешь, Фабианку… Бенедиктин любит, чтобы его подержали во рту, языком по небу растерли, вот так… А потом медовым пряником закусить…

Когда служанка убирает пустую бутылку и откупоривает вторую, тщательно протерев салфеткой пыльное горлышко, Генстый уже вещает профессорским тоном, как перед семинаристами.

— Фабиане, — вздыхает он, — я опасаюсь за твою судьбу…

Он не может понять, к какой общине приписан Фабиан, какому «миру» принадлежит, и уже давно хочет об этом спросить. Иногда ему кажется, что Фабиан перешел к этим, к евангелистам. А в другой раз он думает, что если Фабиан крещен, то, наоборот, в католичество. Конечно, в католичество, ведь священник считает Фабиана человеком с фантазией, а у кого есть фантазия, тот ни за что не примкнет к этим сухим, упрямым ослам. Но иногда ему приходит в голову, что Фабиан никуда не переходил, а остался с «лапсердаками». Он всегда выкручивается, когда ксендз пытается вытянуть из него правду.

— Сын мой, — говорит священник, подняв два пальца, — сын мой, у собаки есть будка, у птицы гнездо, а у человека, царя зверей, должен быть… Как это там написано…

Фабиан достает из внутреннего кармана пачку непристойных картинок, где в разных позах изображены монахи с монашками, и сует Генстому под нос:

— Не знаешь, какой это век?..

Генстый заливается краской. Глаза блестят, нижняя губа дрожит:

— Фабиане… Фа…би…

Фабиан тасует открытки и находит репродукцию картины маслом:

— Глянь-ка, дружище, какая красота. Итальянская школа…

4

В воскресенье утром Фабиан завивает волосы, подкручивает усы, а потом до полудня ходит с повязками на голове и под носом.