На чужом несчастье счастья не построишь

– Нет, на рынке не приходилось. На заводе, вернее, нет. Не знаю, как это правильно сказать. Не завод, а два цеха. Это два месяца в феврале и в марте, потом ушел брезгливость одолела. Вернее, не брезгливость, а жалость. Ой, я опять затрудняюсь сформулировать! Короче, жалко стало дуру!

– Какую дуру? – Трубников почувствовал боль в левом виске, но не отставал от скрипача, который сидел на стуле, словно на горячей сковородке. – Кого вы называете дурой? Надю?

– Нет! Она умна и расчетлива! Надя не дура. Женщина, которая в том же цехе работала, дура. Жалко ее и вспоминать гадко.

– Придется вспомнить все, что произошло тогда в цехе с дурой, как ее звали?

– Не знаю, не помню.

– Что же с ней случилось и когда?

– Ночью. Я всегда выходил в ночные смены, днем же я был занят на основной работе. Работа физически очень тяжелая. Мне было тяжело, а женщинам я бы запретил там работать. Женщин было немножко больше, чем мужчин. Темп! Allegretto! Какой там темп! По четыре часа без перерыва! Нельзя сбегать в туалет! Только в обеденный перерыв. Если уж очень чересчур, то тебя ждет вся бригада, стыдно. Губы соленые от пота, по спине струйками пот. А ворота распахнуты – идет погрузка! Погрузка идет часа два или три. Сквозняк!

Там многие пили. Пили водку за обедом. Правильно делали. Я не пил. Воспаление легких было. Прикорневое двустороннее. Но это потом. А в ту ночь… В кошмарных снах я вижу ту ночь. У этой дуры кровотечение! Все испугались. Я испугался. Все было залито ее кровью! Как остановить? Мы же не врачи! Пока скорая приехала! Ее до проходной мужчины на руках несли, она сама не могла. А там уже в машину и в больницу. Оказалась, что она беременная, что ей вообще на физически тяжелой работе нельзя. Она сама. Другой работы найти не смогла. А у нас большая текучка. Михалыч – хозяин всех брал. Она же никому не сказала, что беременная, но сама об этом знала. Сожитель ее сбежал, когда она ему сказала. Она хотела родить для себя. Хотела для этого заработать деньги. Вот и заработала! Чуть не умерла, беременность потеряла. Дура!

– Вы помогали нести ее до проходной?

– Нет. Без меня добровольцы нашлись.

– Они несли ее раздетыми? Вы в цехе работали в зимней куртке?

– Нет, раздевалка там. На других заводах у каждого рабочего свой шкаф для одежды. Здесь общая вешалка.

– Ваша куртка на общей вешалке?

– Конечно. Не на пол же ее бросать!

– Кто-то мог надеть ее, чтобы сопровождать больную до машины?

– Сопровождать? Они ее на руках несли. Да, мог. Она так кричала, крови много, все испугались, паника была. Скорая через двадцать минут приехала, а казалось, что вечность прошла! Мне было не до того, чтобы за курткой следить.

– Когда это произошло?

– Ночью.

– В каком году?

– Это был 2012 год. Февраль или март 2012 года.

– Адрес завода?

– В Каратаево.

– Улица, дом?

– Не помню. Два цеха.

– Фамилия хозяина?

– Не помню. Мы все звали его Михалыч. Платил аккуратно, но за такой труд надо в сто раз больше платить. Михалыч, Михалыч! Да ну его! Сам всех обижал и его все обижали. К чему вы это? Забыть кошмарный сон про Михалыча, про Надю с ее чемоданом. Кто это спрашивал недавно, откуда у нее деньги? Она же всего лишь воспитатель детского садика! Наворовала сама у себя, у своего сына и у меня. Я бы не поверил, если бы сам не увидел чемодан. Что вам от меня надо? Что пытаете меня?

– Если вы не убивали вашу жену, то кто убил ее? Моя первая версия… Вы и ваши друзья работаете в одной музыкальной школе. Я ознакомился с расписанием. У вас много учеников, у вас гораздо больше часов, чем у Парамоновых вместе взятых. Они завидовали вам. Убили вашу жену, подставили вас с помощью куртки. Сейчас ваши ученики занимаются у Парамоновых. Вторая – Галыгин. Он был неравнодушен к вашей жене, он не скрывает, что Светлана нравилась ему. Других версий пока нет. Вашу первую жену Надю видели в то утро на работе в детском саду. Супругов Кругловых видели в музыкальной школе.

– Нет, – выдохнул скрипач, – не верю! Лара и Алекс мои друзья! Миша Галыгин мой сосед! У нас унитаз сломался. Он сам привез новый, сам поставил. Я только по чеку за унитаз заплатил, а за установку он не взял, потому что сосед. Он хороший человек! Лара и Алекс – хорошие люди! – скрипач выкрикивал слова, будто произносил заклинание.

– Кто тогда убил вашу жену?

– Не знаю. Тупик. Я не убивал ее!

– Кто мог подставить вас?

– Не знаю. Нет врагов у меня.

– Есть люди, у которых совсем нет друзей. Однако нет людей, у которых совсем нет врагов. Вспомните, кого вы обидели? Может быть, не сейчас, а в юности, даже в детстве.

Скрипач вздохнул, устало махнул рукой. На его лице снова появилось безразличие ко всему и к своей участи:

– Не мучайте меня. Скажите им, чтоб они меня обратно в карцер, а не в общую камеру. В карцере тихо. Я хочу побыть наедине с собой, хочу играть. У меня скрипку забрали! Пускай вернут, пожалуйста.

Трубников понял, что говорить с ним бесполезно, полнейшая апатия, состояние ступора. Он расстался со скрипачом, вышел на улицу. Яркое солнце, словно попал в другой мир, только на душе тигры скребут. Зря говорят, что депрессия не заразна.