На чужом пороге

Семина постучала в ближайший особняк и спросила, нельзя ли снять комнату. Как она и ожидала, хозяева отнеслись к ней в высшей степени подозрительно, а в ее планы не входило быть настойчивой. Она переходила от дома к дому и пробыла во дворе не меньше получаса, что было вполне достаточно. В довершение всего оказалось — она надеялась на это с самого начала, — что в конце двора есть выход на параллельную улицу.

Теперь можно было идти на явку.

Мимо явочной квартиры она прошла не торопясь. Вот красная дверь. Рядом с нею в окне, между рамами, — потертый плюшевый медвежонок. Знак, что все в порядке...

Она прошла дальше.

Все складывалось гладко. Очень гладко, слишком гладко, подозрительно гладко... А ведь осталось так мало: постучать, сказать пароль — и ты у своих...

Но ведь это невозможно, чтобы немцы так легко ее выпустили. Да и не выпустили они ее, не могли выпустить. Очередная провокация. Где-то расставлена сеть — это точно. Но где? Может быть, они хотят раскрыть явку? Или дождаться, когда она приступит к выполнению задания, и тогда по ее действиям попытаются понять его суть? Но это слишком рискованно для них. Кроме того, в любом из этих случаев они должны все время следить за нею, не спускать с нее глаз. Следовательно, и сейчас следят?

Проверим!..

Сделать это было несложно, и первый же ее маневр принес поразительный ответ: за нею шел все тот же «фермер»... Но она знала точно — ей удалось уйти от него. Значит, она была права: «фермер» только подставное лицо, кроме него, за нею следит еще кто-то, возможно, не один: обычными приемами от них не уйдешь.

Итак, по всем внешним признакам игра шла в открытую. Немцы понимали, что она не поверит в их искренность и будет ждать слежку. И они устроили слежку. Демонстративную. Мол, чтобы все было как по правилам. Немцы понимали, что она не поверит в эту демонстрацию, и доказали, что слежка идет всерьез. «Предположим, что я все-таки вырываюсь из этой сети, — рассуждала Семина. — Чем они могут мне возразить на это? Ведь они должны были учесть и этот случай. Раз я на свободе, то не исключено, что мне удастся провести самую идеальную агентуру. Что тогда делать им? Ведь они не имеют права рисковать...»

И вдруг она поняла: «А они ничем не рискуют, если уверены, что, вырвавшись из самых тонких сетей и убедившись в безопасности, я приду... к ним! Конечно, как я это не поняла сразу! Они должны, обязаны ждать меня в исходной точке, на финише. Чем еще можно объяснить их самоуверенность? Пожалуй, больше ничем. А мой финиш — это явка. Неужели они знают о ней?»

От этой мысли она почувствовала себя необыкновенно одинокой. Город вдруг преобразился. Он стал серым и мрачным. Небо спускалось к самым крышам. Тучи неслись стремительно — щедрая гамма сизых тяжелых металлических тонов. Чугунное небо... И каждый встречный горожанин прятал взгляд. Враги...

Она растерялась, но это длилось лишь миг.

«Нет, так нельзя, так не пойдет, господа Дитц и Краммлих, — сказала она себе. — Я знаю, вы мечтаете о том, чтобы я разуверилась, отчаялась, заметалась из стороны в сторону, стала совершать непродуманные поступки... Не будет этого!

Спокойствие, — внушала она себе, — главное, спокойствие...

Прежде всего не следует забывать, что одно дело — мои допущения, и совсем иное — действительные планы и действия контрразведки. Отождествлять их нельзя. Как бы я ни хитрила — мимо явки хода мне нет. Немцы это понимают не хуже меня. Гауптман в первый же день дал мне понять, что у него есть связь с подпольем. Но это еще не значит, что ему известна именно моя явка. Меня продали немцам буквально с потрохами, во всяком случае с анкетными данными. Дитц этого не скрывал. Думаю, что если б он знал мой пароль, то не удержался бы и похвастал этим тоже. Должно быть, не знал... Почему бы не допустить, что про явку он не знал тоже?.. Правда, в таком случае опять становится неясным, на что они делают ставку...»

Семина шла по городу, уже не стараясь скрыться от слежки. Она подошла к парку и погуляла по дорожкам, бродила по улицам и набережной. Думала... Думать было трудно: фактов не было, одни предположения. Миллион предположений!

А между тем выбор у нее был ничтожен. В любом случае — уйти от слежки, а затем или пробираться к своим через линию фронта — спасать жизнь, или же идти на явку, прежде как-то ее проверив. Если бы она вернулась к своим, ее вряд ли бы упрекнули — в провале она была невиновна. Если же решиться на второе...

Она вдруг явственно услыхала истошные вопли, слышанные прошлой ночью. Нечеловеческий, животвый рев... Он стоял в ее ушах... И если она решится пойти на явку, возможно, те же муки ждут ее... А ведь еще не поздно спастись — и никто ей не скажет ни слова...